Воспоминания и размышления о нашей жизни в геологии
В.Шатров (выпускник СГИ 1970г.)

1970 год. Закончен институт, куда я был направлен из Ханты-Мансийской геофизической экспедиции в 1966 году и был переведен на второй курс с заочного факультета. Забавная строчка в полученном дипломе: в 1960 году поступил в Уральский политехнический институт и в 1970 году закончил Свердловский горный институт. В этот длинный период вошла учеба на вечернем, заочном и, наконец, на дневном отделениях. Отбрасывая в самый дальний архив памяти неприятные эпизоды, прекрасная пора. Не повторится больше это особенное беззаботное студенческое веселье. Хотя я, в связи с долгими скитаниями по заочным учебам, и был старше ребят в группе на 5-6 лет, разницы ни я, ни однокурсники не чувствовали. И воспоминания об этом периоде жизни, окрашенном бескорыстным братством, не померкнут никогда.
Распределили нас по разным организациям кого куда. Мой выбор был предопределен. Я должен был вернуться в экспедицию, направившую меня на учебу и оплачивавшую мое обучение. Однако вышло иначе. Троим из нашей группы – Боре Кобякову, Володе Серебрякову и мне вручили лейтенантские погоны и загремели мы под фанфары на два года в армию. Ребят отправили служить на Дальний восток, я остался служить в Уральском военном округе, в связи тяжелой болезнью мамы.
Началась другая, совсем непривычная для меня 29 летнего армейская жизнь, которую легче принять в молодые годы. Скажу наперед, что так и не привык к этой жизни за два года. Слишком большая разница в привычках жить. Слишком разные правила. Хорошо еще не попал на «ваньку взводного». В институте на военной кафедре получил специальность командира взвода дивизионной артиллерии. В мотострелковой дивизии, куда я попал, на тот момент освободилась капитанская должность начальника топографической службы артполка. Меня и назначили. Все непривычно, все не с руки. Моя можно сказать в какой-то степени сложившаяся гражданская жизнь с ее обычаями, разительно отличалась от армейских порядков. Особенно кривым зеркало оказалось в неполных (скадрированных) частях, куда я и попал. В прежней жизни я привык более серьезно относиться к поручениям и отвечать за исполнение. Здесь же за короткое время прослыл спорщиком, так как, соразмеряя отданный приказ, зачастую неподкрепленный возможностями, каждый раз доказывал его невыполнимость. Утрированно систему можно было представить таким образом. Отправляет, к примеру, командир взвода бойцов на хозработы, бойцы сидят, курят, ждут. Правильно, спустя некоторое время подбегает командир батареи, ставит новую задачу. Затем появляется командир дивизиона – отставить прежнюю, вот вам новая задача – исполняйте приказ вышестоящего. В итоге не выполняется ни то, ни другое, ни третье. Молодые же лейтенанты с училища, глядя на меня, делились опытом и учили. Меня учили, который намного старше их. Володя, учили, что ты споришь, ну кто-же ждет от тебя исполнения? Руку к козырьку, чётко - есть, кругом через левое плечо, три шага строевым и… иди, куда хочешь. Вот такие привычки. Это конечно довольно утрированно, но ведь так часто было. К этому пониманию так и не приноровился. Как то уже в конце службы, будучи дежурным по полку, повстречался с начальником артиллерии дивизии полковником Костенчуком, с которым несколько раз в качестве начальника топослужбы в составе проверяющих, ездил в Чебаркуль на стрельбы ракетного дивизиона. В этой встрече он излучал благодушие. Сказал мне с отеческими нотками, поощрительно, мол слышал, что Вы, лейтенант перестали пререкаться. Я ему: понял, что говори, не говори – толку нет. Испортил человеку настроение. Думаю с грустью, если уже в те годы порядка в армии не было, представляю, что творится сейчас.
В армии хорошо приспособился из двухгодичников Ваня Терешин. Интересный был парень, по возрасту мой ровня. Пришёл каким то образом с производства с техникумовским образованием. С ним были случаи, которые в пересказах долго помнили в полку. Они символичны, я бы сказал с философским смыслом и некоторые из них стоят упоминания. С одной стороны вроде примитивный, а с другой, по результату и не дурак.
Ваня начал службу командиром взвода. В соответствии с порядками, командир со своим взводом должен был ходить в караул. Процедура заступления в караул обставлена довольно скрупулезными правилами. В их числе строгий учет выдачи патронов. Потеряй патрон, скрыть потерю будет невозможно, поскольку он каждый имеет уникальный номер. Начнутся разборки, горше не придумаешь. Так Ваня в первом же карауле пострелял от скуки из пистолета. Был затем скандал. ЧП в масштабе дивизии. И вот, чтобы впредь не расхлебывать, подобного рода художества, Ваню назначили командиром… батареи (капитанская должность с повышением оклада в соответствии с должностью). Батарея скадрирована, людей нет, только техника, в караул не ходить. Вроде успокоились отцы-командиры. Да не тут-то было. Выезжаем на учения в Чебаркуль с боевыми стрельбами. Командиры батарей все, без исключения должны стрелять боевую задачу с закрытых позиций. Стреляющий комбат на ПУО готовит на НП данные по цели, исчисляет прицел, уровень, доворот, принимая поправки на метео-средний, по таблицам определяет заряд в зависимости от дальности стрельбы - полный или какой другой. Расчеты в артиллерии при стрельбе, особенно с закрытых позиций, довольно сложные. Уж явно не для Вани, который было дело, консультировался у меня о законе Ома. Надо сказать, что на всякий случай на огневой позиции возле орудий выставляли ворота из жердей, ограничивающие опасные довороты или возвышения. Так далеко не лишняя предосторожность оказалась. Наш Ваня скомандовал исходные для стрельбы прямо на позиции НП. Опять скандал. С тех пор во избежание и такого рода «недоразумений», на учениях правдами–неправдами Ваню прятали от проверяющих. Стал Ваня на учениях присутствовать в качестве экскурсанта.
В конце концов Ваню освободили от всего и стал Ваня ходить дежурным по парку полковой техники. Место тихое, спокойное. Приучил - сходит в наряд на сутки, два дня в отгулах. Ну, как сторож. Однако последний случай был венцом даже для Вани. Дивизия возле Горнощитовского совхоза своими силами обустраивала учебный полигон. Наш артполк сооружал полигон для имитации артиллерийских стрельб. Сооружение серьезное. Для имитации ночных стрельб на высоких опорах натягивался трос, по которому перемещалась каретка с мощными лампами. Так имитировались стрельбы с осветительными снарядами. Вот и надо было забетонировать основание одной из вышек. Цементный раствор прибыл, а щебенки нет. Командир полка пошарил глазами – кого бы из офицеров старшим послать за щебенкой? Никого. Только Ваня слоняется невдалеке. Как тут оказался – Бог его знает. Делать нечего, другого не дано. Командир обращается к Ване с проникновенной речью, мол Вы лейтенант не сегодня – завтра демобилизуетесь. Как Вы, говорит, служили, оставим в прошлом. Так сделайте хотя бы одно доброе дело. Вот Вам ЗИЛок, водитель Зайков, вот талоны на щебенку, а на всякий непредвиденный случай три рубля. Езжайте на Шарташский карьер и привезите щебенку. 40-45 минут на дорогу до карьера, итого ждем Вас через полтора часа. Не подведите, Терешин! Вот миновало расчетное время, вот еще полчаса сверху. Командир потыкал пальцем бетон, скривился. Еще через полчаса, командир плюнул, приказал вывалить бетон куда-нибудь. На другой день Ваня подходит к командиру и успокаивает его. Вы, говорит, товарищ полковник, не беспокойтесь. Машина в ВАИ стоит, а три рубля я Вам с получки отдам.
Однако и этот эпизод был не последним. Перед увольнением Ваня подходит к начальнику штаба с рапортом, в котором излагает просьбу остаться на срочной службе в армии. Нач.штаба п/полковник Колеватых, один из немногих офицеров, к которому я относился с глубоким уважением (интересно – где то он сейчас) говорит ему, скрепя сердце, по доброму – Терешин, давайте будем считать, что рапорта я не видел и не будем говорить на эту тему. Ваня ему этак меланхолично: товарищ полковник рапорт я зарегистрировал в строевой части (т.е. отмахнуться не удастся). Колеватых плюнул и пошел прочь. Вообще-то двухгодичников уговаривали постричься в военные. И вот сейчас Ваню послали далеко не по служебному адресу. Так Ваня обратился в политотдел с жалобой. Но, видать Ваня так прославился, что и этот беспрокольный ход не сработал. Уволили Ваню. Что ж Вы думаете? Через год-полтора случайно встречаю Ваню в городе. Доволен, устроился на службу в военкомат. Нееет, Ваня – символ! Ваня не пропадет. По крайней мере в СССР.
Я не Ваня Терешин и не молодой лейтенант из училища и служить мне было тяжко и привыкнуть к армейским порядкам я так и не смог. Тем не менее, оглядываясь назад, я не скажу, что извлек из армейской жизни только негатив. Как знать, может быть для мужика это прикосновение к природно-мужицкому занятию необходимо, для того хотя бы, чтобы ощущать себя нормальным мужиком. И тут всякие издержки в современных реалиях, их много, уходят и меркнут за символом «защитник Родины», уж не обессудьте за высокий штиль.

Пока служил в армии, в июне 1971 года умерла мама. Всего-то ей было 53 года! Болела долго, начиная где-то с 1968 года. Трудная ей выпала судьба. Сплошные мытарства семьи в детстве, арест отца, Степана Васильевича Булатова по навету в 37-м, нелегкий, а скорее тяжелый характер матери Александры Максимовны, война и рождение меня в эти голодные годы. Теперь невозможно представить, что может испытывать мать, когда её ребенок, заливаясь слезами, говорит: «жайко, е даешь». Просил поесть, а есть не всегда что было, а уж вдоволь, так и вовсе. В войну отец на фронте, мама санитаркой в госпитале. Сейчас уже мало кто знает, что в здании нынешнего техникума Совторговли (угол Декабристов - Белинского) был госпиталь. Ладно, хоть дом наш был буквально через дорогу напротив. Меня маленького часто приходилось оставлять одного. Со мной горе было ещё то. Непоседливый был, лез везде. Шел 3й год войны. Вот так однажды, оставаясь очередной раз в одиночестве, я залез к форточке, а жили мы на втором этаже, и проходящие на улице люди со страхом смотрели – а вдруг ребенок выпадет из окна. Выпал я не на улицу, а внутрь, разбив горшок с цветами, который стоял на подоконнике. Все лицо в земле и крови. Пришедшая бабушка малость пошлепала по попке и понесла в госпиталь к маме, где наложили швы на лбу. Не прошло и месяца, как ребеночек, оставленный опять один, скакал, скакал на венском стуле (были такие с вогнутым фанерным сидением) и доскакался. Сидение скользнуло, повернулось и меня, скрюченного, заклинило в дыре. Когда бабуся пришла, я уж посинел. Опять в госпиталь. Когда провалился, скобки на швах во лбу сорвал без участия докторов, лицо все опять в крови. Да подобных приключений было много. Вот так без надзора рос я и росли мои сверстники и каково было их родителям. Я это только сейчас, имея своих детей, понимаю. Скитания летом по дальним родственникам в деревнях, чтобы как то прокормиться, потом долгая послевоенная нужда. С отцом, мама не говорила никогда - почему, разошлись, когда мне было восемь лет. Малость вздохнула, когда я вырос, пошел работать. Да разве это назовешь – вздохнула? Все переживала, опасаясь, что сынок, которого в праздники и выходные никогда дома не было, всё в походах, привыкнув к бродяжьей жизни, останется бобылем.
Да, нелегкая судьба выпала маме, да, пожалуй, как и всем мамам в то время. Как я сейчас себя корю, что мало, слишком мало я уделял ей внимания. Одно, слава Богу, что при ее жизни закончил институт, как она хотела, в 1968 году женился, да женился, не благодаря ли её молитвам, удачно. И главное: в 1969 году появилась большая радость для нее – любимая внучка Наташа, так она мечтала об этом. Жаль, не увидела при жизни, какая славная выросла. Да, думаю, все она видит сверху и наверняка радуется, что и вторая, Аленка – умница, душечка ласковая. Обе выучились, обе крепко на ногах, за обоих не стыдно. Хожу сейчас к маме на кладбище, рассказываю ей о внучатах, хочу и надеюсь, что встретимся мы с ней там, в вечном царстве и уж тогда наговоримся.

Вале, моей жене, начало нашей жизни тоже нелегкой ношей выпало. Сама еще девочка восемнадцати лет, не повидавшая жизни, окунулась в такую нелегкую взрослую жизнь. Только сейчас, оглядываясь в прошлое, мне становится до слез жаль её. Что только ей пришлось выдержать. К тому же я по натуре своей не больно ласковый был. Слишком мало тепла от меня ей доставалось. Да разве после времени что-то исправишь. А ведь болезнь мамы, тяжелый характер бабуси, да вдобавок моя воинская повинность были только начало её нелегкого пути. Одно немного оправдывает меня. Для меня семья была нашим государством и все мои решения и поступки были во благо его. Потому и было принято решение уехать из Свердловска. Другого решения, кроме, как жить отдельно, оберегая семью от бабушкиных выходок, было не дано.
Сейчас сказать трудно, что так крепко спаяло нас с Валей. Любовь? Но ведь в молодости легко это выговорить, а в зрелом возрасте понимаешь многое иначе, глубже. Да, несомненно, мы были влюблены. Только у скольких людей семьи распадались при встрече с жизнью, где влюбленность не становилась достаточной для совместной жизни. Может дочка, которую мы оба ждали, желали и любили? Опять же дети многим неплохим людям не помешали разойтись. Может верность друг другу, как это говорят «и в печали и в радости»? А может это благодарность за бескорыстную поддержку друга? А может уважение? За всю жизнь никто из нас не сказал друг другу «дурак» или «дура». А может и все вместе взятое. Не знаю. На память приходят Тургеневские строки «…они жили долго и надеялись дожить до любви». И как эти строки понимать? Сейчас я, оглядываясь назад, убежден, что у нас всегда была крепкая семья. И я благодарен судьбе, что она нас с Валей связала, а еще, как подумаешь о наших славных доченьках, так благодарен вдвойне.

На дворе была осень 1972 года. Я еще ожидал приказа на демобилизацию, а из Благовещенска, закончив службу, в Свердловск вернулся Боря Кобяков. Мы с ним еще в институте были друзьями. Он тоже женился на последнем курсе перед дипломированием. Жена его Лена живая, веселая, славная одним словом, девушка. Встретились, словно вчера расстались, поговорили, посоветовались, куда податься. Я не решил еще для себя, куда отправиться. Одно было ясно – вариант оставаться в Свердловске для нас с Валей был исключен. Поскольку я до института работал в Каротажке (так сокращенно называли экспедицию), да и на дипломной практике работал там же, то по крайней мере я там был не чужой. Начальником экспедиции в то время был Вадим Владимирович Бояринков, главным инженером Алексей Иванович Карымов, главным геофизиком Василий Александрович Уфимцев. Встретили нас с Борисом очень доброжелательно, стали обоих убеждать поехать на работу на Северный Урал. Там за Ивделем, за пос.Полуночным в поселке 1й Северный базировалась полевая геофизическая партия. Называлась Серовской условно, поскольку испытала превращение из Серовской экспедиции. Там нас и наших жен устраивали на работу и предоставляли жилье. Жилье, нас не обманывали, в домах без удобств, да нас это и не пугало. Борис согласился, да и я неожиданно для себя принял этот вариант без особых колебаний. И уже где-то в октябре Борис с Леной туда уехали, а я еще месяц дослуживал. Наконец демобилизовался и я. И вот мы в конце ноября с Валей и маленькой Наташей налегке отправились туда-же, где нас поджидали Борис с Леной. Покидали Свердловск ни о чем не жалея, счастливые уже тем, что будем жить одни и что никто не будет вмешиваться в жизнь нашего «государства». Да, нам втроем было хорошо. Мы были молоды и счастливы. Прибыли в поселок, устроились на первых порах в одном с Борисом и Леной доме. Сейчас вспоминаю, как нам всем было хорошо. Скажу наперед, с годами, прожитыми там, наша дружба только крепла. Не было у меня и уже не будет такого друга в жизни, как Борис. И как я до сих пор сожалею и не могу смириться с той нелепой случайностью, которая развела нас. Но тогда мы с ним были, как братья.

Неожиданности начались сразу после приезда. Борис уехал в поле. Хорошо еще с нашими женщинами оставался я, когда чуть не ночью по поселку автоматные очереди – это очередной побег. Мои девушки перепугались, однако в панику не ударились. Сейчас, вспоминая, думаю, сколько же выпало страхов на их долю и что они вытерпели. Терпели безропотно и были верными подругами. Такое не забывается.
Так начиналась наша полевая жизнь. Поселок 1й Северный маленький, всего-то одна улица, вдоль которой одноэтажные деревянные домики. Правда в центре поселка вокруг маленькой площади стояли несколько двухэтажных деревянных домов барачного типа, да магазин, столовая и общественная банька. Наш дом был на краю поселка, дальше почти сразу было кладбище, за ним речка. Через два дома от нашего располагалась база партии. Небольшой гараж, небольшой дом – контора, да через дорогу еще два дома, где выполняли камеральную обработку полевых материалов инженеры геофизики и женский коллектив ИТР. Партия выполняла полевые геофизические работы на довольно отдаленных участках, проводя поиски медных и железных руд. Район работ охватывал площадь вдоль Уральского хребта, начиная с широты Денежкина камня и вплоть до печально известной горы Отортен. Места нехоженые, глухие и труднодоступные даже для вездеходного наземного транспорта. Чаще приходилось рассчитывать на вертолет. Условия работ суровые. Выполняя съемку, приходилось пробираться по узким просекам (визиркам), преодолевая буреломы, каменные завалы, а то и топкие болотины. Одним словом там Макар телят точно не пас. Намучившись за день летом от гнуса, зимой от морозов, люди возвращались на отдых в холодные палатки, наспех готовили еду, а потом «отдыхали» до утра. Но что удивительно, люди не сетовали на такую жизнь.
Сейчас, оглядываясь в прошлое, по-прежнему не могу понять, что притягивало неквалифицированных рабочих к такой жизни. Ну, инженеры геофизики – это добровольно избранная профессия, или молодые парни не специалисты – это романтики. Да, романтики встречались, сам такой был, когда поехал в Ханты-Мансийск, но рабочие в возрасте, далекие от романтических корней, что ими двигало? Безысходность, неимение другой профессии, ощущение отверженности среди круга людей, не испытавших падений, или что еще? Непонятно. Деньги невеликие, уж точно не причина. Одно знаю, я с многими из них был знаком накоротке, люди хорошие и весьма содержательные, хотя, выезжая в цивильную жизнь, конечно на ангелов не смахивали, а уж трезвенниками тем паче не были. У каждого была своя, порой драматическая судьба. И с ними у меня были хорошие, а порой и дружеские отношения. И никак не мешало то обстоятельство, что мы из разных слоев общества. Меня еще в Ханты-Мансийских лесах люди с такой нелегкой судьбой научили, спасибо им за это, что каждый человек, относясь с уважением к другому, не должен «снисходить» к другому (если считает себя выше), хлопая его по плечу, а в другом случае, наоборот заискивать. В обоих случаях фальшь за версту видна и неприятна. Так вот мне преподали главное – всегда будь самим собой. Так я и прожил жизнь, ни к кому не подлаживаясь.
Запомнилась встреча с одним из таких людей, с Толей Китовым. Знакомство началось с ссоры, когда он был с рубщиками, а я приехал на участок. В то время возникли безпорядки, на которые я, как обычно, довольно жестко отреагировал. В результате возникла ссора довольно серьезная, и в ней принял активное участие Толя. Однако что-то вызвало взаимную симпатию даже в таких обстоятельствах. Я с такой ситуацией и раньше сталкивался, если к тому же в ней участвовали бывалые люди, люди, побывавшие в местах заключения. Такие люди с уважением воспринимали прямоту и бескомпромиссность в отношениях. Если конечно это не было проявлением диктата или высокомерного самодурства. Это своего рода понимание, признание и принятие норм справедливости. И это все больше не от ума, а какого-то глубинного чувства. Чувства, сформировавшегося в результате трудного жизненного опыта у людей не избалованных в этой жизни, а у рабочего человека судьба часто складывается трудно, с изломами и трагическими ошибками. В этом отношении я заметил, что с такими людьми, которых принято относить к рабочему классу, у меня и тогда и впоследствии складывались отношения лучше, проще и понятнее, чем с ИТР. То ли начал я свою жизнь с рабочей профессии на заводе, а потом продолжил в Ханты-Мансийской глухомани – не знаю. Кстати там, среди рабочего люда Сибирских нефтеразведчиков в основном были не романтики, а люди из отверженных, то бишь бывшие зэки. Это также, как БАМ. Строители там в основном были не комсомольцы, с песнями работавшие, как в новостных сюжетах изображали, а в основном те же зэки.
Вот так, начав со ссоры, я познакомился, а потом и подружился с Толей Китовым. Ему около сорока было. Судьба его, как у многих, осевших в тех неласковых краях людей была трагична. Подробностями он не делился, а я не любопытствовал. Знаю только, и то не от него, что он совершил тяжкое преступление, убийство, отсидел и вышел на свободу. Чаще молчаливый. В пос. Полуночное встретил хорошую женщину, женился и, не смотря на груз в душе, они жили хорошо. Несколько раз бывали у нас в гостях. И мне и Вале они оба нравились. Мне очень хотелось помочь ему покрепче встать на ноги, обрести профессию и я договорился с экспедиционным начальством (мне тогда помог ст.топограф Александр Емельянович Игнатов – прекрасный, очень отзывчивый человек), чтобы Толю отправили учиться от предприятия в Сысертское училище, готовившее техников-топографов. Толя так радовался, с энтузиазмом поехал туда. И каково же было разочарование, когда ему там показали от ворот поворот. Видите ли, он считался поднадзорным. Одним словом не ко двору пришелся. Так было мне обидно, а уж ему-то, можно представить, еще горше. До сих пор остался осадок на душе.
Не удержусь, расскажу о смешном эпизоде, в котором участвовал и Толя. У меня в Свердловске оставался друг Женя Константинов, с которым нас связала по жизни длинная вереница событий – завод, где он после техникума работал в одном цехе со мной, но в основном – турпоходы, сроднившие нас. Со временем пути наши разошлись. Он продвинулся до начальника инструментального отдела на крупном заводе. Имел секретаршу, непременную участницу его по-детски горделивых рассказов о работе и, само собой разумеется, о своей значительности, признаком которой она, эта секретарша и была. Он, вообще скажу, забегая вперед, и к преклонному возрасту сохранил склонность к иллюзорной жизни, вечно присочинял и, думаю, искренне верил в реальность выдуманных им сюжетов. Такой вот немножко ребенок. По роду работы ему приходилось встречаться с коллегами внешних и внутренних связей, встречи с которыми неминуемо сопровождались обильными возлияниями. Многие говорят и наивно в это сами верят, что это неотъемлемый атрибут. По себе знаю, что где бы я ни работал, никто не пытался меня куда-то вовлечь, принимая меня таким, какой я есть. Может порой мы сами не знаем, какие мы есть. Так постепенно он чрезмерно увлекся этим занятием, что потом сказалось, как это говорят сейчас, на понижении рейтинга. И не только на работе, но и в семейной жизни.
Так вот Женя в отпуск приезжает ко мне с желанием побыть в лесу и оторваться от надоевшей городской жизни. С этим настроением он появляется на 1-м Северном и мы в этот же день собираемся на участок в лес. В то время мы выполняли электроразведочные работы на склонах горы Чистоп. Участок небольшой, всего-то 4х4 километра, но сплошной бурелом. Леса на Северном Урале вообще трудно доступные, но этот участок трудно сравнить еще с каким. Идешь по профилю и, пройдя порой из конца в конец, не ступишь на землю.
Мы готовимся к вылету на участок, собираемся на вертолетной площадке, ждем вертолет. Женя мне напоминает время от времени, красноречиво щелкая по шее у подбородка. Я его успокаиваю, мол успею съездить к магазину. Не могу же я сразу огорчить его, сказав, что на работе в лесу у нас сухой закон. Прилетает грохочущий и трясущийся, как в припадке, МИ-4, (тогда МИ-8-х у нас еще не было), я тщательно проверяю вещмешки у ребят на предмет горячительных напитков и вертолет несет нас к Чистопу. Женя конечно разочарован, дуется на меня. Да ладно, потерпит, не велика беда. Жара в то лето стояла на редкость. Благо палатки стояли у ручья. Вода студеная, зубы ломит, не искупаешься. И все-ж водичка рядом радует душу. В то лето у нас проходили практику студентки из Исовского геологоразведочного техникума. Жалко было девчонок, которым пришлось тянуть провода по этим буреломам. Решили денек дать им отдохнуть. А мы вчетвером с геологом Валерой Щетинским и геофизиком Сашей Бусыгиным (оба выпускники нашего СГИ) да с Женей моим отправились, перевалив Чистоп, к речке Северная Тошемка. Вышли к реке, погода прекрасная, в тенечке под деревьями – любо дорого. Речка рядышком журчит по камням. Красота. Малость порыбачили, да без успеха- не пора для хариуса. Построили шалашик. Переночевали. Все славно, только пауты злобные, как собаки, донимали здорово. Благо спасали накомарники, иначе бы не жизнь. Под утро дождичком малость промочило, сушим у костра одежку, кто носки, кто рубашку. Саша, почему-то решив, что тлеет на костре именно моя рубашка, по заговорщически тайно поведал другим об этом. И вот они, хихикая и подмигивая друг другу, веселятся, сообщают мне многозначительно, что на костре «чья-то» рубашка подгорает. Я лениво реагирую – да черт с ней, говорю, пусть горит. Дружный смех. Через некоторое время диалог повторяется. Наконец Женька не выдерживает, сжаливается надо мной, сам идет снимать рубашку. Дальше пронзительный вой. Рубашка то, у которой отгорел рукав и на пузе дыра, его рубаха! Все хохочем, с удовольствием фотографируемся с Женькой в этом наряде. Потом идем обратно в лагерь. Выходной для нас закончен. Идем на работу. Женя идет прогуляться на другой конец участка. Там в палатке с парой рубщиков Толя. Уже после приезда на базу партии, Женя, подмигивая, говорит, что все-таки обманул меня. Оказывается, он, придя в гости к Толе, а тот знал, что Женька мой друг, выведал у него про тайный НЗ – бутылке водки, и тот угостил его, взяв с него обещание не выдавать его. Эх, Женя, Женя, нехорошо выдавать человека. Кстати эта хитроватость у Женьки и в дальнейшем проявлялась и не всегда было смешно.

Ничего не хочу сказать плохого про ИТРовцев камералки, а это были в основном женщины, но отношения с ними складывались отнюдь не гладко. Тут надо учитывать, что коллектив ИТР существовал в замкнутом мирке, который весьма настороженно принимал к себе новичков, опасаясь покушений на сложившиеся правила общежития. Тем более мне, как ст.геофизику приходилось выстраивать эти отношения, как между начальником и подчиненными, а, принимая во внимание мой трудный и неуступчивый характер, многие мои требования принимались в штыки, особенно в начале. Причем женщины, как им и подобает, часто действовали исподтишка. И что меня особенно бесило, больше всего они отыгрывались на Вале. Особенно поначалу война была по настояшке. Скажу прямо, мне туго пришлось, а уж Вале доставалось по полной программе. Но у меня хоть была любимая работа, которая позволяла самоутвердиться и уважать себя, а вот ей за что такие мучения! Спасибо, терпела и меня и сослуживцев. Потом через полгода-год приноровились, попривыкли, стало полегче.
Минул первый год жизни на новом месте. Зимой 1973 года написал свой первый геологический отчет по железным рудам на 2-м Северном месторождении (это как раз под Отортеном в верховьях реки Лозьвы). До сих пор он мне памятен. Написание отчета сложная и трудоемкая работа. Это большой комплекс вычислительских и картосоставительских работ, завершавшихся анализом и истолкованием геофизических полей. Этот первый отчет рождался очень непросто. Дело в том, что главный инженер в ту пору Виктор Петрович Петухов, человек опытный, высококвалифицированный, за спиной которого череда оставшихся в истории отчетов о гелогических поисках, был очень своеобразный человек. Конечно, обладая известностью и весом в кругах геофизиков Урала, он вольно или невольно проявлял свою власть, ограничивая часто самостоятельность другого исполнителя, ревностно охраняя за собой исключительное право на видение природы физических полей. На этой почве у коллег геофизиков возникала масса обид. Я не был исключением. Однако мне удалось в ультимативной форме отстоять свои права на самостоятельный взгляд. Случилось это так, что принеся Виктору Петровичу для утверждения в очередную порцию материалов с выводами, выслушал уничижительные замечания. Тогда, не говоря лишних слов, я собрал у себя всю кипу документов к отчету и со словами, чтобы он сам по своему и делал, положил их ему на стол. Петухов пришлось уступить. В этот раз он был вынужден принять это условие, так как в это же время занимался отчетом по медным рудам. Совмещать параллели было весьма сложно.
В итоге я защитил свой отчет с хорошей оценкой. Запомнился мне этот отчет и большими нервными затратами и гордостью, что моя фамилия первый раз первой появилась на титульной обложке этого фолианта. С поры этого отчета мы с Виктором Петровичем и дальше стали сотрудничать на равноправной основе. Возникли взаимоуважительные отношения, которые меня, да и его, как мне кажется, вполне устраивали.
Написание отчета состоит из комплекса взаимозависимых работ, которые выполняются по сложной схеме, одни забегая, другие отставая. Работать на протяжении трех-четырех месяцев приходилось и сверхурочно, а порой и по выходным, что было чуть ли не нормой. Понимая ответственность за свой первый отчет и, беспокоясь, чтобы не упустить что-нибудь в отсутствии опыта, и, памятуя о транспортном методе, которые нам хорошо преподали в институте, я составил на миллиметровке сетевой график очередности выполнения всех работ. Вывесил его на обозрение и стал контролировать выполнение этих этапов. С такой визуализацией в результате получилось неплохо и неожиданно обошлось без сверхурочных работ и работ в выходные. Впоследствии я стал постоянно использовать эту методику.
Два слова о начальнике партии. Иван Тимофеевич Барков, надо отдать ему должное, очень неординарная личность и далее не раз будет упомянут. Прекрасный хозяйственник, хороший руководитель. С женой к тому времени они как-то тихо разошлись. Жена с детьми – двумя мальчиками к тому времени, как мы с Борисом приехали, жили уже в Свердловске, так, что он был свободен. Свободен правда был недолго, пока года через полтора после нашего приезда он не женился вновь. А пока он жил на пару с Виктором Петровичем на 1-м Северном, в доме, приобретенном для нужд партии. Ладили они друг с другом хорошо, занимаясь каждый своим делом.
Зимой, пока жили на 1-м Северном, мы с Борисом ходили в выходные на охоту. Перед новым годом я привез из Свердловска два ружья, одно для себя ИЖ-12, другое для Бориса 16 калибра. Доехал с Ивделя на автобусе. В тот день мороз был жуткий под 40 градусов. Уши опустил еще в автобусе, а завязать не догадался. От остановки до дома с километр – пустяк, но руки заняты, да и не слушаются, ветер. Так и пробежал, да ушам то хватило. Две весны ушки потом расцветали. Так вот с этими ружьишками и ходили с Борисом за рябками, да за куропатками. Однажды зимой заблудились, темень застала в лесу, благо луна полная. Кое-как вышли на проселочную дорогу, да где-то в 10 километрах от поселка. Жены нас потеряли тогда. Ну, что делать, если охота пуще неволи.
В конце 1973 года нас с Виктором Петровичем командировали в Североуральскую партию, которая базировалась в пос.Белка под Краснотурьинском, для проверки качества работ. Такие комиссии с контрольными функциями время от времени создавались на взаимной основе. В этой партии работал и перешедший недавно от нас Коля Гильманов. Хороший, мягкий и добрый человек. Через него состоялась приятнейшая встреча с моим самым близким институтским другом Леней Никитиным. Прознав от Коли о нашем приезде, он примчался к нам и мы славно повечеровали. В то время он занимал солидный пост гл.геофизика Краснотурьинского рудоуправления. И надо сказать, по праву. Леню все признавали еще по институтским временам, умным и энергичным. Мне было здорово приятно, что он так взлетел. К сожалению, не заладилась у него семейная жизнь. На этой почве и вся дальнейшая жизнь у него пошла с ухабами. Жаль, очень жаль. Помню, в тот раз Ленька произвел очень сильное впечатление на Виктора Петровича. Другой раз мы с ним встретились уже в Полуночном, куда он приезжал в 1976 году на такую же проверку уже будучи гл.инженером Североуральской партии. После этих двух встреч мы больше не встречались и более того даже следы друг друга потеряли. Были слухи, что он какое-то время работал на крайнем Севере. Потом и вовсе следы исчезли. Прошли годы и теперь я все больше грущу об этом разрыве связей. А связи эти с годами становятся все значительнее для меня. Как мудро звучат слова в песне Булата Шалвовича:
Чем дольше живем мы
Тем годы короче
Тем слаще друзей голоса…
И сердце щемит от легкомысленных потерь, от утрат, цену которым мы узнаем слишком поздно, необратимо поздно.
В начале 1974 года перебазировались в поселок Полуночное. То, что нам удалось построить на пустыре на западной окраине поселка, своими руками сделать, сейчас даже не верится. Построили большую контору, просторный гараж, четыре жилых двухквартирных дома, потом уже в 1975 году нам выделили из фондов геолуправления сборный брусовой двухэтажный 8-ми квартирный дом, который мы также построили. В этом же году построили котельную, вырыли траншеи и подвели теплотрассу с водопроводом к этим домам. И это все в основном силами коллектива партии, включая самих геофизиков инженеров и техников. Тут конечно главная заслуга в организации принадлежит Баркову, энергичному и рачительному хозяину. Вот думаю, было бы побольше таких, не умер бы Союз Советских, где все было народное, все не наше. А тогда люди, как нынешние псевдо либералы, увлекались кляузами в виде коллективных писем от одного-двух активистов общественников. Что и говорить, уважаемое и действенное было увлечение. К письмам относились, особенно партийное (КПССовское) руководство, с трогательным вниманием и пониманием. Так потом, этот строительный энтузиазм фигурировал в письмах, в которых не было слов благодарности от заселившихся в дома людей, зато сурово и принципиально осуждался диктаторский стиль, ущемлявший достоинство всего, именно всего коллектива. Ведь на что покусились эти руководители- они осквернили климат дружелюбия в коллективе. Вот хорошие руководители (были к примеру такие в соседнем каротажном отряде) получали ордена «Дружбы народов», не построив ничего. Потом после развала Союза, который и предвидеть то ума много не надо было, эти же «писатели», оставшись многие у разбитого корыта смиренно, по холуйски приняли в объятия новых богатеньких хозяев. А тех Барковых они непримиримо гнобили за то, что они хотя и были требовательные и рачительные хозяева, но не чуткие, в особенности к нарушителям дисциплины. Ну, да Бог с ними, отвлекся, просто за Державу порой обидно.
Я Баркова активно поддерживал. Меня тогда выбрали председателем месткома, ну и от меня доставалось нарушителям дисциплины. Сейчас больше вспоминаются смешные случаи на этой почве. Был у нас один оператор, недоучился в нашем Горном, попал по какой-то причине на зону, там его «воспитали» по общим правилам. Так он явился на заседание месткома красочной вихляющейся походкой, поторопил нас с решениями, а то у него, видите ли, чифирок уже готов и ему не до нас и наших решений. Картинка. Другой, кичившийся при случае, что он учился в «акадэмии», на заседании месткома на вопрос – с кем пил, так же картинно и витевато, с обидой ответил: «я ведь, к сожалению, с ними не пил». Мол что вы меня спрашиваете. Как вам нравится «к сожалению». Он же, получив знания уже в другой «академии» однажды, заглянув ко мне в кабинет, спер мои меховые печатки. Так, мимоходом, уверен без шкурной цели. Другой случай вовсе анекдот. Был у нас водитель АТЛ. Мы с ним однажды вдвоем ездили зимой на Шемурский участок. Путь не близкий. На обратном пути АТЛ зачихал, закапризничал, да и мы изрядно устали. Холодина в кабине, как наруже. Замерзли. На счастье, не доезжая до Ивделя километров десять, попалась избенка брошенная возле дороги. Летом она была пристанищем пастухов для совхозного скота. Я что-то подпростыл и занедужил. Так мы оба его полушубком укрывались и по братски спина к спине грелись. Спасибо ему – здорово помог. Так этот парень, не будучи ангелом, начал на базе попивать, прогуливать и его уволили. Он обратился в суд и я был на том суде представителем от администрации. Когда пришла пора мне объясняться, я поведал о его пьянках. Так представляете, он состроил мину неправедно оскорбленного человека и так тихо, жалостливо сказал: «Граждане судьи, мне пить вообще нельзя, у меня язва». И во взгляде на меня было у него такое укоризненное осуждение, что я от неожиданности чуть не задохнулся. Настоящий артист. Я в порыве вскричал, что не я ли неделю назад его отскабливал от забора, но это суд не впечатлило. Пришлось признать, что победа в психологическом поединке была на его стороне. Я обиделся. Тут объявили перерыв, он подходит ко мне, как ни в чем не бывало: «пойдем в столовку, перекусим». Заметив, что я отворачиваюсь, он благодушно мне говорит, утешает: «да не бери в голову, сегодня я тебя поучил жизни, а завтра может ты чему научишь». Обида прошла, пошли перекусить. Его по суду восстановили, а после этого он снова заквасил. Тогда уж я сьездил в Ивдель за консультацией к прокурору, и уж на этот раз мы его уволили без судебных приключений. Научил все же. Кстати позднее нам эти приключения дружелюбно здороваться при встречах не мешали. Дружба дружбой, а табачок врозь. В этих и множестве подобных случаев я не помню, чтобы возникала злость или пуще того ненависть. Все было по жизни и как это у Шекспира о театре, все мы были в этой жизни актеры, исполняя каждый свою роль. Только уважали не всех, а только тех, кто исполнял эту свою роль честно.
Вместе с перебазировкой на Полуночное нам с Валей повезло и с жильем. Экспедиция купила в поселке несколько частных домов, в одном из которых нас с Валей и Наташей, которой было уже 5 лет, и поселили. Прежний владелец дома был лесник, мужик видать с руками и головой. Дом хороший, уютный, расположен на взгорке. Банька, огород, палисадничек с пышной черемухой. Да и поселок ни в какое сравнение с 1-м Северным не идет. Такой показался радостный. Была печь русская. Только потом, зимой мы поняли, что русская печь хороша, когда в доме постоянно живет хозяйка, подтапливает ее все время хотя бы понемногу, то хлебушек в поду, то молочко топленое и всякая всячина. Она родимая в постоянной работе. А мы утром уйдем, вечером приходим, топим часов с 6, а тепло то начинаем чувствовать только к 10-11 вечера. Одним словом печка не для нашей жизни. Дома подпол был. Всегда сухой, довольно глубокий. В те времена газовики трубы тянули, снабжали их богато, так благодаря им у нас в подполе всегда были зимой в ящиках яблоки, апельсины, консервов всяких полно. С продуктами было очень хорошо. Соседи к тому же оказались добрые, отзвычивые. Дядя Семен и тетя Рая Вавиловы. Потом познакомились и крепко подружились с их сыном Юрой и невесткой Люсей. Забавная была парочка – Юра худенький, маленького роста, а Люся напротив выше его и шире в два раза. Юра юморной парень, приходит как то к теще и рассказывает (Люся в ту пору в больницу попала и ему приходилось управляться по хозяйству одному), начал доить корову, а она, зараза хвостом хлесть, да хлесть. Привязал, говорит, гирьку к хвосту, лицо при этом раздраженное, серьезное … Теща испугалась и понесла на него – ты что, такой сякой, с ума спятил! Ей и не вдомек, что шутка то из фильма про казаков. В другой раз, это уж Люся рассказывает, взял да смазал ее очки машинным маслом. Одела их, включила телевизор, смотрю, говорит, ничего не вижу. Боже, я же ослепла! Славная семья. Дядя Семен, желая поучить жизни, заходит к ним на огород, осень уже, пора бы картошку выкопать. Они – успеем, папа. Через пару дней – пора бы… - успеем, папа. Выпал снег, да как это на северах много сразу. Пришел дядя Семен к ним на огород, из под снега ботва торчит картофельная. Плюнул, ээх ботаники **** и пошел прочь. Помню, Виталька их маленький придет и так забавно баском: «сгуссенки хосю». Вспоминаем сейчас, как с Юрой коптили у них на огороде свиные ляжки – две нам, две им. Целый ритуал. Сидим в баньке весь выходной (коптить надо было не меньше суток), спать нельзя, опилки должны только тлеть, но не гореть. Вот и сидим, разговор, да по рюмочке. Красота!. Мясо покупали у соседей немцев. Эти свиные окорока потом в холодных сенках всю зиму висели. Отрезай сколько хочешь.
Уже покинув те края в 1982 году, до сих пор храним теплые чувства и хоть не часто, но встречались и у нас в Свердловске и наездами, изредка бывая в Полуночном, за ягодами. Два года назад Люся умерла. Юра на пенсии, Виталька женился, уже взрослый, солидный, люди говорят добрый очень – это в родителей.
Хлопот житейских как на старом, так и на новом месте хватало. Это и заготовка дров, и вода под горой в родничке. Натаскать воды в баню, на стирку и так домой для готовки труд немалый, потаскай-ка ее вверх на гору. И если на мне дрова и вода, то на Вале остальное, и этого остального было много. Терпела, не жаловалась, хотя плечи то далеко не богатырские были. А такая была тихая, скромная, терпеливая. Из нарядов, помню, сшили ей зимнее пальто из сукна серо-голубого, был у меня отрез для парадной шинели, навесили мамин воротник из чернобурки, так радости было так много. А когда привез из Москвы (месяц учился на курсах) зимние сапоги, этой радости края не было. И вообще для радости в то время так мало было нужно. С дровами нам здорово помогал дядя Семен. Он был в лестранхозе механиком, а это была влиятельная должность. Так пару раз через него мы выписывали лесовозы. Оставалось только распилить и расколоть. Кстати о лесозаготовках и дровах. Был километрах в двадцати от поселка на лесовозной дороге мостик через речку, протекавшую в глубоком овраге. Название имел зловещее «Чертов мост». Зимой взбираться в горку после моста серьезная проблема. Лесовозы в горку буксовали, машину то и дело стаскивало, прицеп при этом заламывало и лес сбрасывали. Подымать его уже было некому. Всего и беды то было – возвращайся назад за новым грузом. Путь правда не близкий, лесоповал вели уже близко к хребту, километрах в пятидесяти. Так и копились и гнили эти груды леса вдоль дороги. А вот попробуй возьми на дрова - засудят. Такие порядки были – ни себе, ни людям.
Летом в выходные хорошо было, то Юра с Люсей придут, то Борис с Леной наведуются. Любили ходить в ближний лес, благо до него спуститься к родничку, дальше поднимайся на гору и вот он лес, кедровник, сосны, ели, сорной березы мало. Вид на поселок красивый. В лесу мяско на костре поджарим, дети тут же бегают, резвятся. У нас в то время пес был из лаек, взяли щенком, Дружком назвали. Крупный, сильный, только по молодости дурной еще был, только ему бы играться. Взгляд у него суровый, не знаешь – забоишься. Сколько раз брал его на охоту, проку от него, как от козла - молока. Но уж силушки с лихвой было. Зимой привяжешь к нему санки, на санки сядет Наташа и только в гору, она у нас крутая была. Отпустишь, понесется, и через 20-30 метров санки с Наташей на бок в сугроб. Двор у нас был огорожен забором метра два высотой, так расскажи кто, не поверил бы, кабы сам не увидел, как наш Дружок перемахивал его. А коли вздумает приласкаться и положить лапы на плечи Вале, не говоря уж о Наташе – им не устоять.
Красиво, весело встречали праздники. Сначала в конторе, забывая о всех подводных течениях и неурядицах в рабочей обстановке, собирались всем коллективом ИТР и веселье было - утоли моя печали. Шутки, танцы, песни. Не без выпивки конечно, но как-то не помню, чтобы через край. Потом с близкими друзьями по домам.
Один раз собрались на ноябрьские у нас дома. Перед этим у меня и еще одного геофизика в октябре выпал отпуск и мы решили сходить на охоту. Соблазнились красочными рассказами бывалого сторожила-охотника Данченко, который у нас работал прорабом, о богатой охоте на речке Тате. Добраться туда можно было, поехав по узкоколейке за Лозьву к лесоповалу с заключенными, которых туда возили на работу.
Числа 10-го октября рано утром сели с охраной на мотовоз и поехали. Прибыв на место, сошли перед тем, как выставили оцепление и дальше к Тате. До неё километров восемь по зимнику. Снегу к тому времени нападало чуть не до колен. Побаивались, а ну, как до темноты не найдем избушку. Да слава Богу и благодаря рассказам Данченко, который и построил её, подойдя к Тате, её обнаружили. Избушка была славная, с печкой, с лежаками. Каково же было изумление, когда утром проснулись и выглянули наружу. Потеплело, ночью прошел дождь и снегу, как не бывало. Надо сказать, нам здорово повезло с собакой. Тот же Данченко посоветовал взять на охоту у него собачку. Собачка Белка маленькая, рыжая, как лисичка, неказистая. Но я, не зная до этого об охоте с собакой, был поражен, когда она, когда мы вспугнули глухаря, понеслась за ним, летящим. Что понеслась – полетела, едва касаясь земли. И ведь метров через 150 посадила его, облаяла и позволила нам подойти к нему на выстрел. И ведь какая умница, посадив птицу на дерево и наблюдая за ней, изредка подавала голос, отвлекая её. В то же время, дождавшись нас и увидев, стала лаять чаще, переходя с места на место вокруг дерева, глядя на птицу и показывая нам на нее. Это была первая добыча. Птице в нутро пихтовую хвою для дезинфекции и в рюкзак. Идем дальше. И вот возле ручья на болоте вспугнули рябков и Белка с лаем понеслась за ними. Видать ей невдомек было, что рябчик под собакой не сидит. Это для собаки изъян. Мы потом её в этих ситуациях придерживали. А тут идем дальше через заболоченный овражек, я возьми, да черпани в сапог. Дальше, куда мы наметили, путь еще не близкий и я на бережку развел костерок и стал сушиться. Товарищ мой, чтобы не сидеть без дела, пошел по ручью за рябками. Помня что Белка с рябками не дружит, я её привязал около себя, чтобы не мешала охоте. Саша ушел, Белка малость поскулила, да успокоилась. Я её через некоторое время отпустил и она шмыгнула в лес. Слышу в другой стороне от ушедшего Саши метрах в 100 Белка подала голос. Раз, другой - точно птицу облаивает. Голос с одного места. Не на рябка значит. Одел на босу ногу сапоги и к ней. Подхожу – на суку над землей метрах в четырех-пяти копалуха (глухарка) сидит. Выстрел и она камнем на землю. Верное у меня было ружье, много раз потом убеждался. Вернулся к костру, досушиваю сапоги. Вернулся и Саша. Показываю добычу, он удивлен, смотрит недоверчиво. Он видать был далековато и выстрела не слышал. Подшучиваю над ним, собираемся и дальше в путь. Груз у нас уже какой никакой, а чувствительный, если долго мешок не снимать. Нам бы, дуракам вернуться к избушке, отошли то всего километра два-три, оставить добычу, перекусить – брали то с собой по бутерброду на полдня, так нет, азарт, пошли дальше. Забыли обычай – идешь на день, бери на неделю, идешь на неделю, бери на месяц. Идем километра два по моховому болоту, идти трудно, болото хоть и не топкое, да пока идешь, ноги проваливаются в мох, устаешь сильно. На сосенке среди болота Белка облаяла косача (тетерева). Удалось взять и его. Большие птицы, да рябчики в придачу, которых принес Серега, вес то уже очень ощутимый. Перешли болото, избушки за болотом, обещанной Данченко, не нашли. Возвращаться обратно по болоту жуть как не охота. Пошли по просеке к лесовозной дороге, которая должна привести к избушке на Тате. Забурились в такой бурелом, краше болота. А тем временем начинает темнеть. В темноте уже часам к девяти выходим наконец к зимнику. Он тоже не сахар, по болотистым местам. Хлюп, хлюп. Идем на автомате. В желудке давно пусто. День ходьбы по целику высосал все запасы энергии из организма. Пожалуй в своей жизни я впервые столкнулся с тем, что у меня кончились силы, хотя уж у меня то за спиной была масса таких походных испытаний. Мышцы в порядке, да и остальное – тоже, а вот батарейки разрядились под ноль. Все время моросит дождь. Абсолютно это меня не трогает. Темень кромешная. Как мы подошли к Тате, во сне разве что. От зимника до полянки перед избушкой метров пятьдесят, полянка, метров двадцать по перелеску и … избушка. Говорю Саше, ты, мол иди, пока печку растопишь, пока супец подогреешь, я и подойду. А пока отдохну малость. А дождь все моросит беспрестанно. Да я его совершенно не замечаю. Сел, прислонился к сосне, задремал. Сколько уж спал - не знаю, пробудился, пошел, дошел до полянки, присел, снова уснул, мокрый насквозь. Саша уж и суп подогрел и посидел, поджидая меня и сам отдыхая, не дождавшись вышел на полянку, разбудил меня и я преодолел наконец последние двадцать метров до избушки. Что совсем удивительно, стоило мне перекусить малость, силы вернулись полностью. Второй раз в жизни я испытал подобное, когда поехав на голодный желудок в Ивдель на лыжный марафон в 1985 году, я к финишу полностью обессилел. И также, как тогда у Таты силы вернулись, когда мне, прибежавший раньше Леша Зеленковский, постоянный спутник по бегу, прямо на финише протянул пирожок с мясом, и я тут же съел его. Эти два случая мне запомнились. Тогда на Тату, мы брали с собой бутылку «Старки», чтобы принимать вечером по 50 граммов. Такие приятные были эти граммы! До сих пор вспоминаю с удовольствием.
После недели на охоте, мы вернулись домой с богатой добычей и, вернувшись, решили отпраздновать ноябрьские праздники, приготовив каждый по глухарю по собственному рецепту. Мы с Валей изжарили глухаря в бруснике. Другие не менее вкусно по своей фантазии. А вот рябчиков я жарил на огне прямо в духовке. Этих рябчиков Наташа до сих пор, по прошествии многих лет, вспоминает.
На другой год мы снова на майские праздники отправились на охоту уже с самим Данченко. У него было много заповедных мест, вот в одно из таких и отправились на Газ-66 в район пос.Ушма на глухое озеро Простап-Тур. Машина бортовая. Как это оказалось удачным, оценили позже. Отправились довольно большой компанией, в которой кроме нас – Данченко, Бориса и еще пары человек, были Женька с заводским приятелем и Сережа Кокорев, которые приехали из Свердловска. Прибыли с поезда уже изрядно на веселее, приехав добавили, в общем набрались. Серега все пытался в кузове поздороваться с Данченковским псом, здоровенной лайкой, к которому потом по трезвости даже подойти близко боялся. Пес правда только пренебрежительно отворачивался, что с пьяного возмешь. Доехали довольно благополучно. Лозьву переезжали возле впадения Витим-Ятии вброд. Нормально проехали. Прибыли к озеру, пообедали. Погода прекрасная, пожалуй, даже жарковато. Женька мне перед отъездом еще показал литровую фляжку спирта. Я его предупредил, что это НЗ и чтобы они с другом ее ни-ни. Они с товарищем пошли на другую сторону озера, с расчетом пострелять уток из скрадка. Мы же с Борисом и Данченко пошли по зимнику на глухариный ток. Идти немного, километра 4-5. Поздним вечером пришли, развели костерок, охотничьи рассказы, по стопочке, так часов до 3-4 утра время незаметно и скоротали. Пошли на токовище еще в сумерках. Песни глухариные: тук-тук…, тук-тук…, затем тихая песня, во время которой он ничего не слышит. Азарт, идти к глухарю под песню – никогда не забудешь. Взяли мы с Борисом по глухарю. Прекрасно. Возвращаемся к машине, оставленной у озера. Все с добычей, все довольны, каждый рассказывает о своем. Здорово!
Днем собираемся обратно. Подъезжаем к Лозьве. Вода за сутки прибыла солидно. Мишка Хорошильцев, водитель снимает на всякий случай ремень с вентилятора, чтобы тот не накидал воды на свечи, едем. Вода на середине почти скрывает колеса. Там посередине реки все же заглохли. Дело не шутейное. Речка довольно быстрая, молевой сплав начался, бревна плывут. Страшновато. Вот тут и возблагодарили, что машина бортовая. Кое-как успеваем шестами отталкивать бревна, чтобы не возник затор. Возникни он, машину, как щепку перевернуло бы, а унеси ее затем на глубину – хана. Хорошо у Данченко в пос.Ушма (там зона была) связи с зэковским коллективом остались. Пешком по зимнику километров 5, только бы до ночи успел воротиться. Благо весной день длинный. Возвращается на трелевочном тракторе. Этому река не помеха. Рассказывают, подымут шланг воздухозаборника к крыше и тогда трактор пройдет, если даже мотор окажется под водой. Спасли нас. Рассчитываемся с ними обещанным спиртом. Вот тут то Женькина хитроватость проявилась совсем не к месту. Спирт-то они с приятелем поубавили и долили водой. Мы зэков, выходит, надули. Очень некрасиво вышло. Совсем не до смеху. Я Женьку потом здорово отругал. Он, правда божился, что спирт не разбавляли, да зэков ведь не проведешь. Эх Женя, Женя.

В 1973 году я впервые повстречался, сблизился и по настоящему подружился с водителем нашей партии Дмитрием Степановичем Жиляковым. Дмитрий Степанович родился в 1925, захватил войну, рассказывал, как один раз издалека видел САМОГО Жукова, как армия вступала в Болгарию, как ее встречали, с восторгом встречали, - «братушки, братушки». Не дожил Степаныч до того, как «братушки» отказали в посадке Российскому самолету с гуманитарным грузом для разбомбленной Югославии. Эх, вы, «братушки». У него задолго до нашей встречи не заладилась семейная жизнь, разошлись. Жена жила в Полуночном, они не поддерживали отношений, а уже взрослые дочка и сын жили в других городах. К нам в ту пору приезжала теща, Мария Федоровна, которой неуютно было оставаться одной в Нязе-Петровске, и она болела душой в одиночестве. Мы с тещей ладили, хотя пару раз и ссорились. Но теща была умная женщина, и, прожив трудную жизнь, сумела понять, что наша с Валей и Наташей семья – монастырь со своим уставом и посему воздерживалась и не проявляла назойливость в советах. Одним словом я всегда относился к ней с глубоким уважением. Так вот, Степанычу, которому нравились мы с Валей, понравилась и теща. До сих пор благодарю Господа Бога, который соединил их. Постепенно Степаныч мне стал дороже отца, которого я и помнил то по двум встречам после детства. Степаныча я полюбил всей душой, уж не говоря о том, что очень уважал. Сначала они с тещей жили на 1м Северном в доме, из которого мы с Валей переехали в Полуночное. Потом мы некоторое время жили вместе в Полуночном. А в 1974 году они уехали в Нязе-Петровск, где у тещи оставался пустующий дом. Степанычу городок понравился, люди его там приняли хорошо, да и как иначе, работящий, добрый, безотказный и радостный человек был, на редкость светлой души. Кто с каким делом к нему ни обратись, в ответ всегда – да запросто. Какой он след оставил и как его уважали и любили в коллективе Водоканала, где он работал, можно было почувствовать, когда его хоронили. Со времени их переезда мы каждое лето приезжали к ним в Нязе-Петровск в отпуск. Какие это были счастливые встречи. Теща пекла фирменные пироги, с пышной коркой и богатым мясным фаршем, уютно и по доброму ворчала и на Степаныча и на нас. Степаныч ждал с нетерпением этих встреч, готовился, предвкушая их и, встречая, светился счастьем, говоря, что для Вали он приготовил Шампанское, зная, как оно ей нравилось, а мне говорил, радуясь больше меня, что давно заготовил бутылку коньяка для встречи. Для всех был такой праздник, что и сейчас, вспоминая, на душе теплеет.
С тех пор, как мы студентами в 1968 году вели изыскательские работы на трассе будущего водоканала, утекло много воды. Изменился сильно облик Нязе-Петровска и окрестностей. Там, где на мелководной в тех местах Уфе, в районе будущей водозаборной станции мы с Пашей Шевелевым – моим однокурсником и другом ловили раков, река разлилась в большое водохранилище. Ручей Куказар, впадающий в Уфу вблизи Нязе-Петровска шириной 10-15 метров стал рекой шириной около 200 метров, а мостик через ручей заменили большим мостом на мощных бетонных опорах. У нынешней плотины высотой метров 20 в самом городе раньше мы переходили Уфу, протягивая электроразведочные провода вброд, и глубина редко доходила до пояса. Да и сам город за это короткое время 5-6 лет заметно изменился. Появились пятиэтажки с центральным отоплением, которых в этом захолустном городке и в помине не было. Тогда в середине 70х был еще жив домик тещи на улице Свердлова, построенный во многом благодаря её стараниям. И надо было быть двужильной, чтобы после участия в войне, перенеся все невзгоды того времена, в трудные послевоенные времена одолеть эту стройку, так как муж, пройдя концлагеря и, вернувшись надломленным и встреченным не ласково на Родине, был слабый помощник. Домик этот с двумя комнатами, наверное, сохраняя этот дух, был очень уютный и родной.
И опять в очередной раз возвращаемся из отпуска на работу. Дед, который из Степаныча как то незаметно для всех нас, перешел в этот статус, отвозит нас с Валей и Наташей на станцию Уфалей, откуда, смотря с грустью на мелькающие столбы вдоль ЖД, на постепенно исчезающий Уфалейский пруд, прощаемся с милым Нязе-Петровском и с нашими последними, оставшимися на этой земле родственниками. Не просто родственниками, а родными душами. Слава Богу, мы еще молодые и не так болезненно расстаемся с дорогими «стариками». Сейчас мне 70 летнему смешно применять это название к ним 50-55 летним.

А сейчас мы едем домой и вот уже ушли вдаль и эти столбы вдоль ЖД, и пруд, а мысли уже о планах жизни на завтра, а потом надо уже подумать и о новом полевом сезоне после завтра и дальше, вперед, вперед…! Пока же это, по своему замечательное время, время разбрасывать камни. Когда еще придет пора собирать их… далеко, глаз даже признаков не видит. Эта пора осознанием придет неожиданно, вдруг, неведомо как оказавшийся около каких-то совершенно рядовых событий, рубеж.
Коснувшись этого, скажу, когда и как ощутил этот переход в другое измерение я. Мне было близко к 40 годам. Ехал зимой на участок на ГАЗ 66-м по пустынной дороге  поздно. Я за рулем один. В темноте только фары выхватывают фрагменты дороги. Рифленые протекторы монотонно тарабанят из ямки в ямку «трр-трр». Еду около часа. Ноги, руки работают на автомате. И вдруг явственно осознаю, что целиком погрузился в воспоминания и нет ни мыслишки в закоулках о завтрашних заботах, никаких планов. Вот так представился для меня этот однозначно осязаемый рубеж.
Еще возникли любопытные мысли, почему некоторые эпизоды жизни спустя время явственно ощутимы и с ними вполне позиционируешь себя сегодняшнего, а в отношении других возникает такое чувство, будто происходили они с другим человеком. Я, сравнивая вот такие эпизоды, подумал, а не в том ли причина, что память в общепринятом смысле еще каким-то образом связана с памятью мышц, других органов, которые готовы или уже нет привычно отозваться на команду мозга. И мне кажется, воспоминания отождествляются с тобой сегодняшним только тогда, когда они помнят эти свои привычки и готовы откликнуться действием. В качестве примера скажу, в то время когда, регулярно занимаясь бегом, я начинаю бежать, то у меня автоматически привычно изменяется ритм дыхания, а ноги привычно перестраивают шаг, подстраиваясь под выбранную дистанцию и другие параметры текущего состояния организма. Прекрати я занятия, и организм постепенно утратит эти привычки, они уйдут из памяти, вот тогда, наверное, и станет мне казаться, что это было не со мной.
А пока я в счастливом неведении о грустной ностальгии воспоминаний и прочей ерунды. Договорились с Борисом выполнить опытные работы по новой методике для естественной поляризации, которую сами и придумали. Лечу на Бобровский участок к Борису….
Как бы не забыть, что на этой неделе надо написать наконец перспективный план на будущие 5 лет. Сколько можно откладывать. Да поторопить пожалуй Сашу Еремеева заканчивать ВП (работы методом вызванной поляризации). А то не сегодня завтра пойдут дожди, дело к глубокой осени идет. Что-то еще зудит в голове. Да, зима не за горами, надо обязательно успеть переделать в котельной врезку из наполнительного бачка перед насосом, а то опять давление будет маленькое и снова батареи в гараже может морозом прихватить, как в прошлом году. Отогревай их потом. Хлопот не оберешься.
Прилетели на участок, вертолет ускакал восвояси, мы с Борисом начинаем работу. Площадка исследований маленькая, методика помогла здорово, к вечеру успешно закончили. Результатами довольны, как-нибудь оформим рацпредложением. Остается ждать вертолет. Его нет завтра, нет и послезавтра - непогода. Дальше тянуть некуда. Идем с Борисом пешком. До Ивделя километров 35 по бездорожью. Путь через реку Тальтию, дальше по лесным просекам. Сейчас с Борисом вспоминаем, как один другого, сам будучи в болотниках, перетаскивал через реку. Да нет, смеется Борис – не ты, а я тебя нес. Смеемся оба. Ладно, пусть ты. Вышли утром, к вечеру пришли в Ивдель, потом на попутке в Полуночное.
Похожий турпоход случился со мной этим же летом, когда мне пришлось прогуляться из Всеволодска в Ивдель через Ивановское болото. Лето жаркое было, пожары в лесах. В тот год на Привитимском участке близ того-же Чистопа у речки Витим-Ятии Саша Перепелов с бригадой электроразведчиков делали съемку методом ВП. Так еле спаслись от пожара, который начавшись понизу, перешел в верховой, а от него спасешься не всегда, как повезет. А тут сообщают по рации с участка, работали тогда возле речки Шегультан, что у них был пожар, приезжали лесники из Всеволодского лесничества и составили акт, обвинив наших в возникновении пожара. Наши рассказали, что рядом с ними стояли палатки из Московской партии геохимиков и пожар то пошел от них. Барков мне – давай лети к ним, разбирайся, разберешься, лети в лесничество. Я туда. Выгорело немного, гектаров 30-40. Я нарисовал схемы, взял со всех объяснительные, написал свои выводы в форме протокола, в общем все солидно получилось.
Лечу во Всеволодск, сели прямо на поляну возле конторы лесничества. Я к ним. Встречают уважительно, все же к ним не как нибудь, а на вертолете. Снарядили машину, 69-й газончик и мы с женщиной – лесоинженером поехали на место пожара. Съездили, вернулись обратно, их сотрудница доложила свои выводы лесничему, соглашаясь с моими выкладками. Ушла. Начинаем переговоры. Лесничий в комнате с товарищем. В русле разговора один другому нет-нет, настойчиво посоветует сходить в магазин, на что другой всякий раз отнекивается – пенсию еще не приносили, да и жена неласково смотрит. А разговоры о пожаре все вокруг да около. Ладно, говорю, вы тут подождите, я крутнусь до магазина. Принес желанное, выпили, огурчики у них были. Разговор попредметней пошел – а ведь правда, виновны вроде москвичи. Бутылочку прикончили, опять сомнения, кто же виноват? Опять разговоры о задержках с пенсией. Москвичи конечно виноваты, да и вы не разоритесь от штрафа. Ладно, говорю, вы пока поразмыслите над моими документами, а я быстро вернусь. После второй бутылки сомнения отпали. Решение приняли. Виноваты все-таки москвичи. Договорились подкинуть меня до поселка Шегультан на лесовозе. А кстати, говорят, мы видели, есть у вас капроновые шнуры, из них, если распустить, сетку можно связать. Ладно, говорю, пришлю вам. Тут последние сомнения развеялись, точно москвичи виновны. Доехал до поселка, совсем заброшенный. Он и тогда уже чах, когда мы ходили на Денежкин Камень в 1960 году, а теперь опустел вовсе. Грустно. Иду к Ивановскому болоту, по гати благополучно его перехожу, миную пос. Красный Октябрь и наконец Ивдель. Прогулка славная вышла и можно сказать веселая.

В 1975 году мы при детализации одной из аномалий ВП, методами гравиметрии, индукционного профилирования и методом переходных процессов выявили на Шемурском хребте в 5 километрах к юго-востоку от Шемурского медноколчеданного месторождения, новое, значительно более крупное месторождение меди. Радости было много. Сочинили радиограмму в Геологическое Управление об открытии. Обычно геологи ревностно отстаивали свои приоритеты в открытиях, пользуясь порой не совсем честными приемами. К примеру, если геофизики задавали им для проверки аномалии точку заложения скважины, они выбирали свою, в сторонке, получали отрицательный результат, подбирались поближе, и в конце концов если руда была, то находили её уже они. Следовательно, и честь открытия принадлежала им. Хитрости курам на смех. Но на сей раз мы проявили упорство и геологи получили от управы предписание заложить скважину при непосредственном участии геофизиков. Руда пошла с 17 метров и богатая. Помню, в областной газете «Вечерний Свердловск» была довольно большая статья гл.геофизика Геол.Управления Ермакова под названием «как вычислили руду». В ней же была приведена радиограмма за подписями Баркова, Петухова и моей. Жаль, статья у меня не сохранилась, память все же.
Потом была еще удача. Я писал отчет по работам на Яхтельинском участке и привлекла мое внимание неказистая в общем то аномалия ВП. Но другие физические поля, тоже отнюдь не явные, сопутствовали в дружном согласии. Я в отчете рекомендовал разбурить эту аномалию и представил прогнозный разрез. Конечно, далеко не всякий прогноз оправдывается, но когда эту аномалию разбурили, оказалось, контуры рудного тела удивительно совпали с прогнозными. Помню, точностью оценки удивлялся коллега из каротажной Северной партии Саша Прутьян, к мнению которого я всегда относился с глубоким уважением. И это удивление опытного и высоко квалифицированного коллеги дорогого стоило.
Как-то быстро в хлопотах заканчивается летний полевой сезон 1975 года. Наступает осень. Сентябрь. Природа успокаивается, одевается в прощальный наряд. Хлопоты сезона позади. Затишье. И на душе покойнее. По мне, так самое лучшее время года. Надо ехать на Привитимский участок, на месте уточнить некоторые вопросы, да попутно забрать бригаду электроразведчиков. Участок под Чистопом на берегу Северной Тошемки у впадения в Лозьву. Некоторая организационная проблема – в эти места заключенных привозили на работы в лесосеку, поэтому надо было попасть туда и выбраться до того, как выставят оцепление. Путь не близкий, через пос.Вижай, потом еще километров 20 на север в сторону пос.Ушмы, всего километров 70. Чтобы попасть туда и выбраться от речки до 9 утра, надо выехать с Полуночного часов в шесть. Сам поеду. Нет нужды кого-то еще гонять, тем более что Карташов – водитель свободной Газ-66 в отъезде, а машинка эта – мой любимый и привычный транспорт. Подъехал к реке, как рассчитывал, ребята стоят на другом берегу, однако пошла в спешке вереница накладок и ошибок. Во-первых мост оказался разрушенным. Это конечно и не беда, речка хоть и широкая метров 40, но машина пройдет. Главное чтобы вода на свечи не попала. Ох уж эта спешка! Лихорадочно соображаю, Карташов неделю назад на участок на этой машине проезжал вброд. Спешу, скоро зэки приедут, оцепление выставят, попадешь на прикол. Вперед. Нога на тормозе, коли на глубину потянет. А сообразить бы, какие тормоза, колеса – то полностью с их тормозными колодками в воде. В конце под самым берегом промоина, уух… передок нырнул вниз и в кабине вода. Мотор заглох. В горячке вылезаю из кабины – и по грудь в воде. Бррр. Злюсь и на себя и на весь мир. Был среди ожидавших ребят только один крепкий парень. Делать нечего, включаю заднюю передачу, ставлю на демультипликатор, достаю рукоятку и давай мы поочередно прокручивать движок, чтобы, двигаясь сантиметр за сантиметром, вытащить машину на приемлемую глубину. Кое-как подвытащили, залезаю в кабину и снова ошибаюсь. Выжимаю сцепление, чтобы попытаться завести двигатель, и вновь машина, освобожденная от передачи на трансмиссию, ныряет вниз. Ну, хоть волком вой. Оба уже заколели. Вода студеная. Снова адский труд, снова крутим рукоятку, вытаскиваем машину, после чего уже наученный горьким опытом, вбиваю под колеса камни, выжимаю сцепление, на стартер и иначе чем чудо не назовешь, мотор заработал. Наконец-то крупно повезло. Все бегом в машину и, не одевая сапог, как был босиком, по газам и назад на Полуночное. Прибыли на базу, мотор ни разу не чихнул, я домой, в стакан 250 грамм водки и под полушубок. С армии еще он сохранился, здорово я его любил, такой с длинным мехом. Проспав часов десять, проснулся как огурчик. Вот что значит молодость. Невероятно, но уже потом, когда Карташов, водитель с этой машины, попытался шлангом слить ведро бензина из бака, налилось полное ведро воды. Если бы бензонасос хватанул воду из бака, мотор бы намертво заглох. Тогда отвинчивай все трубки бензопровода и продувай, другого пути нет. Повезло сказочно. Проехать 70 километров и не чихнуть – сказка. Пришлось потом Карташову менять масло в картере и смазку в мостах. Ну, это не такая уж беда. Все же в цивильных условиях. Потом Степаныч мне говорил, что на фронте случалось, чтобы доехать на остатках бензина, заливали в бак немного воды. Бензин поднимается, а так как забор бензина из бака происходит не с самого дна, то до воды дело не доходит. Но тут нужен опыт и знание техники. А у меня, поскольку горловины баков были под водой, это случайно получилось и повезло еще, что в баках бензина было под завязку. Поэтому налилось ведерко и все обошлось благополучно.

Начинался 1976 год. Год оказался неспокойным, был насыщен событиями. Символично, начиная с новогоднего праздника. Я в конце декабря находился в командировке в Свердловске. Отчет, проекты. В это же время два наших водителя приехали на двух машинах Уазиках 469 и 452, полученных в Рудгеофизике в Москве в составе комплекта аппаратуры ВП. В эту же пору нам экспедиция передала Газ-66. Вот и было решено перегонять к нам в партию эти три машины. Переночевали в общаге на базе экспедиции. За стенкой звуки веселья. Ночь неспокойная. Тридцатого днем, толком не выспавшись, выехали. Надо бы раньше, да уж так фишка легла. Я за рулем 66-й. Холод был редкий, ниже 30 градусов. Все машины, включая мою 66-ю, холодные. Ладно, уговорили меня взять валенки, потом оказалось – к счастью. Миновали Тагил, выехали на строящуюся еще трассу на Серов. Дорога порой прерывалась, тогда петляли старыми проселками. К ночи в кромешной темноте, да в холодной кабине, перед глазами в свете фар вверх, вниз мелькает дорога. Холод, монотонность, засыпаю. Что для меня было внове, понял, что эти моменты, когда проваливаешься в сон, совершенно не контролируются. Очередной раз очухиваюсь, страшновато стало. Пробую петь – не помогает, открываю форточку, замерзаю, закрываю, еще больше клонит в сон. Останавливаемся на дороге, в кузове 452-го, этой холодной консервной банке, малость перекусываем задубевшей колбасой и по своим машинам. Остановиться бы, вздремнуть буквально с полчаса, да на таком морозе смазка в мостах так замерзнет, что потом километров 10 придется тащиться кое-как, разогревая ходовую. Минули в темноте Серов, Краснотурьинск. Под утро проезжаем Североуральск, заправляемся, хорошо, хоть бензин есть на заправке. В сон клонит по-прежнему, но начинает светать, полегче терпеть. Останавливаемся часов в 9 утра в пос. Сосьва, завтракаем в столовке и наконец то сон полностью отступает. Мы практически дома. Дальше по зимнику через Ивановское болото, Ивдель и к полудню 31 мы в Полуночном на базе партии. Сейчас малость поспать и новогоднее застолье. Встречаем Новый 1976 год в компании друзей геофизиков. Песни, танцы - весело, безоблачно.
Зимой этого года обрабатываем результаты работ по Шемурскому участку, составляем отчет, который, в связи с открытием месторождения был необычным. В составлении его принимали участие геологи Северной экспедиции. Ушли в сторонку, точнее явно не проявлялись на сей раз, традиционные разногласия в оценке роли служб геологов и геофизиков. Несколько глав пишут геологи, Володя Кусков – сын гл.геолога экспедиции Николая Николаевича Кускова и Малахов Николай Иванович, старший геолог Шегультанской партии, выполнявшей бурение на новом месторождении.
Пишу и возникает живо образ самого Николая Николаевича. Невысокий, плотный с ершиком волос на голове. Всегда серьезный, энергичный. Интересные манеры. Его кабинет, просторный метров 10 в длину с длинным т-образным столом, на стенах яркие геологические карты. Стол, обращенный к нему двух тумбовый на толстых точеных темно-коричневых ногах, покрытый зеленым сукном. Думаю, такие столы были у партийных боссов верхнего эшелона. Заходишь в кабинет и независимо от ранга входящего гостя, к примеру как сопоставить мой и его ранги – никак, он встает, выходит из за стола, встречаемся протокольно на середине кабинета, пожимаем руки, садимся каждый на соответствующий стул, начинаем разговор. Разве что нет вспышек фотокамер, а вроде обстановка заслуживающая. Значительность этого человека не вызывает и мысли о дешевой театральной сцене. За его спиной война, участвуя в которой он был на фронте, потом учеба в техникуме, институте, трудная работа геолога, первооткрывательство рудных месторождений. Можно было гордиться знакомством с этим человеком, а участвовать в качестве коллеги в совместных поисковых работах считать за честь. Мне выпало по долгу работы, будучи ст.геофизиком, а потом гл.инженером, немало общаться с ним. И не всегда в отношениях было безоблачно. Не надо забывать, каждый из нас представлял разные службы, школы. Однако всегда Николай Николаевич проявлял не наигранное уважение к коллеге, будь он молодой, или с заслугами. Словом значительный был человек. Его сын, Володя был моложе меня лет на восемь, закончил СГИ геолфак (были тогда еще и геологический и геофизический факультеты), потом защитил кандидатскую диссертацию. Молодец парень.
Едем с Барковым и Петуховым в Северную экспедиции, которая располагалась в поселке Ивдель 2, защищаем там отчет на «ура». Защита отчета у геологов ознаменовалась фуршетом, организованном в нашу честь. Затем с таким же успехом проходит защита в Уральском геологическом управлении. Много было похвал тогда, однако позже ни один из нас так и не сподобился оказаться среди первооткрывателей. Да ладно, не для этого старались - мерзли, да комаров кормили. Державе во благо. Никто тогда не думал о дивидендах, да и представить трудно было, что все эти месторождения – Шемурские, Тарньерское и другие будут прибраны к рукам предприимчивыми людьми, то бишь прихватизаторами наподобие Чубайсов. Но это еще когда будет! Хотя… в недрах Брежневского коммунистического болота уже зарождалось и эти ростки, кто хотел, замечал. Это кто хотел…
Была у нас в партии уже в восьмидесятые годы такая Крестьянинова, параллельно с другой бумажной работой заведовала библиотекой. Губки бантиком, голосок мягонький – интеллигенция словом в каноническом виде. Не русская конечно, которая любила расковыривать у себя прыщики в душе, чем и давала Федору Михайловичу и подобным анестезиологам почву, а советская, всячески скрывающая эти прыщики, да неет - прыщички. Так на волне разоблачений зверств Сталинской эпохи, когда нет-нет, да вспыхивали страсти по этому поводу, Крестьянинова, поджав губки и, махая ручками, отталкивала от себя – не знаю, не знаю…!. Ей бедненькой было страшно знать, ведь её деда, как моего, не ссылали в 37 по навету и НЕ ХОТЕЛА она знать правду. Она ведь такая добрая, чтобы осуждать кого-то. С другой стороны дедушки и бабушки, ковыляющие с портретами Ленина, Сталина, как их не понять. Кому же охота смириться и признать, что в свои лучшие годы был игрушкой, матрешкой, которую дергали за веревочки партийные кукловоды, начиная с «великого» Ленина и кончая «реформатором», пьяницей, властолюбом Ельциным. Вот и носят эти бедные старички портреты этих идолов. Однако я увлекся. Я спокоен, я спокоен, я совершенно спокоен. Не хочу об этом, да не об этом и речь.

Летом 1976 Петухова переводят в Свердловск, руководителем группы оперативного анализа. Группа небольшая, но в ней собрались корифеи геофизики Урала. Жизнь больше не соединяла меня с Виктором Петровичем общими делами, однако мы всегда оставались хорошими товарищами. Не так давно, пять лет назад, он умер. Проводить его пришли бывшие сослуживцы, многие уже на пенсии, было сказано много хороших слов, которые он заслуживал полной мерой. Он всю свою жизнь посвятил геологии и работал до последнего, пока, уже будучи в преклонном возрасте, не заболел. Виктор Петрович сыграл в моей жизни большую роль. Я его никогда не забуду. Низкий поклон ему.
Становлюсь гл.инженером Серовской партии. Хлопот прибавилось, зато получаю полную самостоятельнсть. Попрежнему занимаемся поисками черных и цветных металлов. Мне удалось убедить руководство о проведении картосоставительских геофизических работ масштаба 1:50000 вдоль Помурского хребта. Район в геологическом отношении более представлен интрузивными породами. Это в основном ультраосновные породы – габброиды, диабазы, диориты. Среди них возможны и скарновые железорудные месторождения и месторождения хромитов. Эта съемка давала помимо разведочных поисков на руду, получение не лоскутных, а цельных сведений о картине физических полей на Северном Урале. Съемка должна была помимо всего прочего, служить основой для крупно-масштабной детализации перспективных аномалий, выявленных в результате работ. Площадь съемки на Помурском массиве весьма значительная. Начинаясь на юге с широты чуть ли не Шемура, протягивалась вдоль хребта выше Тохты к Чистопу. Все горы, горы, безлюдные места. Трудов было положено изрядно. В 1977-78 годах создавали топографическую сеть, рубили визирки, создавали сеть опорных гравиметровых и топографических точек, теодолитными ходами определяли координаты, делали нивелировку, без которой грош цена гравиметрической съемке.
К зиме 1977 года не успели завершить съемку опорной гравиметровой сети, дотянули до декабря. Без нее невозможно проводить вычислительские работы по рядовой сети. Надо было во что бы то ни стало завершить увязку опоры. В хребтовой части оставались несколько не заснятых опорных точек, расположенных на вершинах. Еду на АТСе на участок. Добираемся к палаткам поздно вечером. Советуемся, что делать, как исправить положение. Был среди гравиметристов славный парень Володя, забыл к сожалению фамилию, очень интересный парень, отличавшийся от других техников и задором в работе и эрудицией. Мне он нравился и я надеялся убедить его, чтобы, не смотря на экстремальные условия – лезть в это время года и в такую морозную погоду на вершину, выполнить эту работу. Так он наотрез отказался, говоря, что он не сумасшедший. Долго я его уговаривал, однако он стоял на своем. До сих пор на душе у меня камень. Я его предупредил, что он будет уволен за невыполнение распоряжения. И до сих пор у меня перед глазами его лицо в горькой обиде. Его ни в какой степени не испугала моя угроза, хотя решительность моего характера люди знали, очень обидно было. Хорошо, говорит, я пойду, вместе с тобой пойду, но знать тебя после этого не желаю. На том порешили и утром, взяв два гравиметра, отправились к вершине. Подъем был мучительный. Долго шли, час наверное, но какой. Да и спешили, напрягая все силы. В гравиметрии время имеет очень большое значение, нуль пункт смещается и чем больше проходит времени, тем сложнее учитывать его смещение. Пока карабкались к вершине без лыж уже от границы леса, лица покрылись ледяной коркой. Наконец вершина, столбик опорной точки. Володя негнущимися руками ловит зайчик, берет отчет на одном, потом на другом гравиметрах. Все! Обратно он держит на животе один гравиметр, я другой и мы, как Суворовские солдаты в Альпах скатываемся на спине вниз к границе леса и к лыжам. Даже думать не хочу, что бы случилось, попадись на пути под снегом выступающий камень. С Володей на радостях мы вроде помирились. А груз с души не спал.
Опорную сеть увязали и все вычислительские работы пошли своим чередом, однако начальнику отряда, попустительски дотянувшего до этого в резких словах высказал. И никаких угрызений совести не испытал при этом, хотя обид тоже было много.

В 1978 году нас нацелили на съемку в районе Тошемского месторождения бокситов с целью прояснить гидрогеологическую ситуацию. Надо сказать, что в оценке кондиций месторождений бокситов вопросы гидрогеологии играют очень важную роль, поскольку известняки, в которых гнездятся рудные тела бокситов, подвержены карстообразованию и высокой обводненности по этой причине. Опыт разработки Североуральских бокситов, убедительно продемонстрировал значимость этих природных особенностей. Предполагалось, что наши исследования окажут поддержку гидрогеологам. С этой направленностью мы и спроектировали комплекс работ и он в будущем оказался настолько удачным, что результаты исследований превысили самые радужные ожидания. И вот мы в период 1978-79 года эти работы выполняли. Интерес заключался в том, что рудные тела, залегая в пойме реки Тошемка, сопровождались карстовыми полостями сложной конфигурации, которые порой буквально поглощали реку и она уходила с поверхности. Анализ геофизических полей позволил представить объемную картину этих образований. Вначале гидрогеологи не очень в серьез воспринимали наши выводы, но произведенное бурение и опытные откачки в рекомендованных нами зонах наиболее значимых пустот, радикально изменили их представление о значимости наших исследований. Помню, как рука об руку, дружно без всякой ревности мы с ними сотрудничали. На моей памяти результаты этих наших работ были одни из самых триумфальных.
Наконец наши работы завершены и мы участвуем в комплексном геолого-геофизическом отчете, в котором каждая служба составляет для этого объемного труда свой том. До сих пор раздуваю щеки от гордости, вспоминая защиту этого масштабного отчета о выполненных работах в Геологическом Управлении. На защите нашим исследованиям была дана самая высокая оценка. Доброй шуткой прозвучало на защите, зачем, мол дорогостоящие гидрогеологические работы с бурением, с опытными откачками, когда геофизики представили вполне достоверную и целостную картину гидрогеологической природы месторождения. Наши управленческие геофизики тоже гордились. Спустя полгода, будучи в Управлении на рассмотрении перспективных направлений работ, я очень настойчиво предлагал продолжить работы к северу от Тошемского месторождения на площади месторождения бокситов им.22 партсъезда, доказывая, что это суть один гидрогеологический бассейн. В горячах я сказал тогда, что надо быть круглыми дураками, чтобы остановиться на ранее выполненных работах и не получить общей картины гидрогеологической ситуации. Помню, выходя после обсуждения, Попов – главный геолог управления в шутку сказал, мол, не поддержи их в проведении работ на этой площади, прослывешь дураком.
В написании отчета не обошлось и без курьезов. Я писал отчет, мало заботясь о деловом стиле, он был написан простым понятным человеческим языком, разве что с налетом художественного стиля. В те времена приходила масса тоненьких брошюрок, предписывающих стандарты в терминологии. Конечно, это попахивало попугайством и мне претили эти во многом извращенные требования. Неприкрытый запашок вопиющего примитивизма и показухи. Я вовсе не против стандартизации, когда это по сути. Вот этот вольный стиль в изложении, кое-кому из руководства нашей экспедиции, не понравился. А я, настаивая на праве автора, на уступки не пошел, чем по сей день доволен. Хотя прозвище «карбонарий», благодаря этому в числе прочего, себе схлопотал. А добро на продолжение работ к северу мы все же получили.

Летом 1979 Барков предложил нам переехать в дом на базе партии, одну половину которого занимали они с теперешней женой Верой, а другую определили для нас. Мы согласились, надоело возиться с дровами, да и контора под боком. Наташа незаметно, больше для меня незаметно, повзрослела. Да, сейчас думаю: мало я уделял ей внимания, да и Вале тоже. Какой все-же образный русский язык, много-образный. Об уделах. Мы ведь в каждый период жизни по разному определяем эти наши уделы. Моим уделом в то время была работа.
Будучи убежден, что «вначале было слово», невольно опять возвращаюсь к языковым стандартам в делопроизводстве. О термине смещение нуль пункта. Сползание-НЕЛЬЗЯ, уход,снова–нельзя и... тоже нельзя. Это что, и есть основа стандартизации?. И вот думаю, это ведь так опасно, как говорил дедушка Ленин, при купании ребенка в ванночке выплеснуть и ребенка. В нашем случае, заостряя внимание к мелочам, можно выхолостить суть. Где эта мера в акцентах? Не приведет ли такого рода «стандартизация», учитывая буйное желание отечественных умников объять необъятное, к оболваниванию русского языка. Недавно довелось послушать рассуждения Никиты Михалкова (пожалуй лучше, весомее, династичнее – Михалкова младшего). Оказывается, исследованием русского мата занимались именитые русские писатели, философы. Вот те на! Заниматься такими глупостями! А по «стандартам» это –низяя ни в коем случае.
Так где все-же они, и какие - мои уделы?. Пришла на память книга Маркеса «Сто лет одиночества». Прочитал через силу три четверти, пытаясь понять – в чем величие повествования, заслужившего Нобелевскую премию. Только на последней четверти в голове забрезжила смысловая разгадка. Конечно, смысл каждый найдет свой, акцентируя внимание на своем. Интересны судьбы героев, очень разных, шедших каждый своим путем, а в итоге пришедших к отшельничеству, одиночеству. Судьбы их конечно нарисованы гротескно, сюрреалистично. Однако, пытаясь анализировать свои трансформации по жизни, изменение приоритетов и наконец определение границ уделов текущего момента, прихожу к грустному, нет, не горькому, выводу, что все больше ухожу «в себя». Близкие мне люди дороги по прежнему, но все больше хочу разобраться со своей душой, обрести мир в ней, равновесие.
Однако заблажил. Тьфу ты! Как забавно, тотчас возник образ деревенской бабы, блажившей, стоя во дворе и на судьбу свою горькую и на мужа, пьяницу. Занявшись, начиная с увлечения программированием в геофизике, а потом полностью определившись программистом, с большим трудом постигал такие к примеру понятия, как «стол» в виде логической категории, не имеющей связи с образом. Для меня он всегда осознавался, как предмет коричневый, круглый, стоявший на середине нашей комнатки на Красноармейской 79 и который пришлось выбросить при переезде. Не завидую сейчас детишкам, которых согласно «мировым стандартам» учат в рамках информатики Basic-у, пусть в ущерб литературе и русскому языку - потом, с помощью брошюрок их этому языку обучат без образов, отсекая всякие сползания, смещения и пр. А Basic-то и нужен, разве что программистам-системщикам, которые пишут программы на языках низкого уровня. Ну не глупость ли. Как тут не вспомнишь Козьму Пруткова, который неоднократно предупреждал: нельзя объять необъятное. Да кто же в наше, просвещенное нанотехнологиями время вспомнит об этом. Вот и хотим - все и сразу. Пусть крошечные, пустяковые уделы, которых и знаниями то назвать язык не повернется, зато много.
А вот рассуждения о многозначительных пустяках сейчас, боюсь теряют вес и не являются все более предметом размышлений, а жаль. Это может родить убогость мысли. Как то довелось прочитать мне рассказ Павла Флоренского о таких «пустяках». Рассказ начинался с того, что к нему пришли двое его товарищей с просьбой стать арбитром в споре, как понимать библейское изречение: «и бысть утро, и бысть вечер – един день». Мне думается все и они сами в том числе понимают, что библейские истины многозначны. Но ведь эти люди горячо спорили. Предмет спора что, настолько весом? Так отвлекаясь от предмета спора, он очень интересно описывает свои ощущения утра с начинающимися хлопотами, дневная суета под ярким и порой назойливым солнцем, а затем вечер с уходящим, прощающимся светилом, тишина, раздумье. И такие это волнующие образы, рожденные этими «пустяками». И ведь у каждого свои понимания вещей, свои акценты, свои яркие образы. Флоренский в своих философских трудах мыслительный процесс представляет роящимися бесконечно, причудливо и в то же время уникально переплетающимися образами. Поэтому образное восприятие у каждого человека только свое, единственное и неповторимое. Мне вот по своему хороша осень, состояние, когда душа готова обнять березку, когда весь лес одевается в краски, которые для очей - очарование. Но степень восприятия, богатство оттенков нужно воспитывать, возбуждать интерес. Вот как привить молодому человеку обратиться к размышлениям о природе и вообще о жизни, если не привлечь в помощь Пушкина, Гоголя, Лермонтова и многих других. Очень простые сочетания слов: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Простые, но как по волшебству они звучат музыкой, они ровно скрывают колдовство. Вот эти пустяки и междометия, расставленные запятые, где, в каком месте - перед «нельзя», или после перед словом «казнить». Порой они меняют смысл повествования полностью.
Вот Наташа и повзрослела, стала вместо садика, куда я зимой ее возил на санках, ходить в школу. Правда образовательный уровень учителей, судя по тому, как в тетрадке по русскому языку одна из них исправила «лопата» на «лапата». Смех смехом, однако своеобразный показатель. Вспомнилась поселковая школа. Недавно в интернете на глаза попали фотографии того пос. Полуночное, который мы помнили. И многие знакомые фото сейчас под грифом – бывшее, куда попала и эта школа, построенная руками ссыльных с Поволжья немцев. Эти жилые дома, клуб, школа, магазины как то были выдержаны в одном стиле, в котором хоть и весьма отдаленно, но мне чудилась готика.
Снова сладко щемят душу воспоминания о нашем Полуночном, которое не зря ласково называли «маленький Берлин». Это и компактно проживающие немцы, это и стиль построек, да много других немецких запахов. Интересные и люди, с их своебразными привычками жить. Многие из привычек не грех бы перенять русским. В частности чистоплотность, аккуратизм, исключительная добросовестность в работе. Мне приходилось бывать в северном Казахстане, где были поселки компактно проживающих немцев. Это цветущие островки среди степи, с уютными ухоженными домами, разительно отличающиеся от селений казахов. Это тот же дух, как в Полуночном.
Через дорогу наискосок от нашего дома на базе партии по улице Больничной, жил в своем доме дядя Саша, из немцев. Старше меня лет на 20. Ему было уже под 60 – преклонный возраст, как мне тогда чудилось. Работал у нас сторожем, мы общались с ним, мне он очень нравился, как очень добрый человек. Его рассказы о судьбах немцев, высланных с Поволжья и строивших железную дорогу от Ивделя к Полуночному до сих пор помнятся в подробностях. Целью строительства дороги была транспортировка с Полуноченского рудника марганцевой руды, необходимой для стале-промышленности. Чиатурье с марганцем было тогда под фашистами, поэтому Полуноченская руда нужна была позарез. Строили дорогу зимой по топким болотам. Дядя Саша, будучи участником этой стройки, говорит, что немцев на строительстве полегло столько, что можно сказать, что на этих 20 километрах дороги под каждой шпалой лежал немец. Люди мало того, что голодные, одежонка была убогая и от мороза не спасала. Рассказывает, его родственник был наподобие завхоза и, жалея его – дядю Сашу, молодого тогда парня, привел однажды в сарайчик, где была свалена в кучу одежка с умерших. Дядя Саша, говорит - посмотрел я, аж мороз по коже прошел. Отказался брать. Такие вот полные трагизма рассказы. Эти рассказы звучали без желчи, ненависти, просто с грустью и достоинством. Это поразительно. Думается такое благородство в отношении к минувшему и отсутствие озлобленности характерно для представителей только достойнейших наций, много перенесших и не утративших высоких человеческих качеств. Мне кажется это следствие колоссальной истории таких государств, как почва для глубокого самоуважения и достоинства, не позволяющая совершать низменные поступки на почве измерений собственной, зачастую мелкой выгоды. Эти качества не позволяют быть равнодушным к бедам чужой доли, хотя бы и самим было не сладко. И мне сдается, что русские и немцы, не смотря на разные периоды в отношениях, более похожи, чем живущие вечно на паперти румыны, литовцы, эстонцы и им подобные, которые долгое время, пусть не по своей воле, жили с протянутой рукой, накапливая злобу на господина. В этом смысле нельзя ждать благородства от бандеровской сволочи. Откуда бы ей взяться. Нельзя ожидать сочувствия к страдающему человеку от американцев, которые, не зная собственных страданий в войне, дружно поддерживали бомбежки Югославии, Ирака, Вьетнама. Все понятие о войне у них от игрушечной войны Севера и Юга. Ведь грубо говоря, американская нация – сброд отовсюду, как говорят, без роду и без племени, без истории, погревшие руки на чужой беде. Все. Опять отвлекся.
1980 год. Полевые работы, отчет, снова поле, снова отчет и так по кругу. Работа, работа… Ездим иногда летом за ягодами в лес. Брусника, которую комбайном набирал порой по 5 ведер. Степаныч учил, как сделать комбайн – металлическая гребенка комбайна, как запустишь в листву, должна играть, как живая и звонко петь. Вот тогда она не портит растения. Другой такую сделает, говорит, а сам аж морщится при этом, что с корнем выдирает брусничник. Он ко всему лесному относился с уважением, жалеючи. Привозим ягоду домой, делаем наклонный лоток и откатываем от сора. Ох, как Валя не любила этим заниматься. Помню в сенках всегда стоял полный 5-и ведерный бочонок с брусникой(бочонки из лиственницы изготавливал один бочар с Красного Октября) и как то не пользовалась эта ягода большим спросом. Ведь когда есть, так и не надо. Вот сейчас бы поесть вволю. Как бы хорошо! Одна осень была такая богатая на рыжики, что-то из ряда вон. Нажарили их, положили в трехлитровые банки, а сверху слегка топленым маслом. Вкуснотища! Приехали в гости из Нязе-Петровска дядя Витя - брат Марии Федоровны и тетка Анна Ивановна. Поехали все за брусникой. От машины перешли болотце, попали на брусничник. Собираем, кто как. Я комбайном набрал ведра два в пайву берестяную. Анна Ивановна набрала литров шесть. Присели перед обратной дорогой отдохнуть. Вот Анна Ивановна и говорит мне, зачем тебе столько, отсыпь мне. Говорю ей, да что мелочиться, бери все, только сама и тащи через болото. Некоторое время смотрит недоверчиво, потом со смешком мне – що бредит, що бредит. Смешная. Идем к машине. В итоге все довольны, хорошо съездили. Вот с Валей сколько не ездили, то за смородиной, то за жимолостью, никак к лесу не привыкла. И Наташа в нее пошла, не полюбился ей лес. Хоть бы немного в меня, так нет. Все эти поездки между делами.
Осень 1980. Завтра придется ехать на участок по неприятному поводу. Говорил, что отнюдь не ангелы работали в «поле». Парочка таких «друзей» на участке угнали Газ 66 – вахтовку с будкой в ближайший поселок за спиртным (оказалось- край как надо), да по дороге на одном из поворотов перевернулись. Самим – хоть бы хны, известно – везет дуракам и пьяницам. Придется разбираться. Приезжаю. Начальник отряда Саша Еремеев, прошлогоднего выпуска СГИ. Парень богатырского сложения, увалень, спокойный, самоуверенный, невозмутимый. Его самоуверенность служила порой притчей во языцех. Говорю раз: ты, Саша проверь хорошенько, чтобы не ошибиться. Он мне в ответ: я никогда не ошибаюсь. Мне очень нравилась эта его манера. В ней не было даже намека на высокомерие или чего-то в этом роде. Просто здоровое чувство уверенности в себе. Приезжаю, спрашиваю, что, сам не мог расследовать? Собираю всех, усаживаю за стол, пишите показания. Парочка виновных в палатке – почивают якобы, и якобы выше всяких разборок. Со всех сторон вопросы, как писать, о чем. Терпеливо объясняю. Тех друзей не тревожим. Наконец, любопытство берет верх, да и пауза выдержана достаточная, вылезает, лениво и картинно потягиваясь, верзила. На голове копна желто-рыжих волос. Картина маслом. Театрально оглядевшись, по прежнему лениво интересуется, что происходит. Отвечаю спокойно между делами: да вот говорю, готовлю документы к судебному разбирательству. Он уже с раздражением спрашивает, тебе, начальник, что больше всех надо? Отвечаю снова спокойно: да нет, обеспечу тебе очередную посадку по справедливости и успокоюсь. Он мне уже с угрозой: ты, начальник, не забывай, что может и не проживешь долго. Тут я разозлился, его за грудки: ну, ты, дерьмо собачье, я тебе сейчас врежу и ждать не придется. Смотрю сейчас со стороны - он намного крупнее меня, смешная картинка. Он мои руки от себя вежливо так отводит, да ладно, начальник, что за разговор, давай расходные на ремонт подпишем и делов-то. Эй, кричит приятелю, вылазь, иди подпиши расходный. На том и кончили раздоры.
Возвращаемся на базу, жизнь продолжается, золотари в Ивделе отремонтировали нашу вахтовку. Проходит с месяц. Приезжают с поля ребята на отдых в баньку. Подхожу утречком к конторе. У крылечка тот рыжий верзила учит премудростям жизни Наиля Кавиева – начальника электроразведочного отряда. Ну что ты, говорит, такой рохля. В это время замечает, что к крылечку подхожу я, здорово, начальник, обращается снова к Наилю и, показывая на меня, вот как он, (говорит в качестве примера для подражания) взял за грудки – и все понятно - это начальник, а ты!
У Барковых родилась дочка, Олеся. Тут и мы стали подумывать о ребеночке, тем более Наташа тоже стала склонять нас к этому. В итоге решились. Только мне было поставлено условие, что я бросаю курить. Я был не против. До этого, как Марк Твен, несколько раз бросал. Бросишь в понедельник (не будешь же начинать благое дело в не с начала недели), утром на двор, две-три затяжки, потом мучения до обеда, там снова пару затяжек, потом терпеть надо до сна, разве что перед сном еще парочку затяжек. Ну, настоящее издевательство. На сей раз решаю твердо. Утром встаю, на двор, где сигарета с парой затяжек? Ну… думаю опять те же муки. Все, хватит. До сих пор пытаюсь объяснить себе, почему, но больше не жду мучительно перерыва и других сопутствующих моментов. Иду в контору. На крылечке ребята дымят, а мне не надо! На перерыв иду, а курить не хочу. Поразительно! И вот так день за днем. Не курю и не хочу и не терплю. Но вот неожиданность – курю во сне и во сне переживаю, зачем, ну зачем! Однажды закуриваю, затяжка одна за другой, сигарета кончается, достаю другую, от чадящей прикуриваю. И так на душе стало пакостно. Ладно, выкурил одну. Ну да, в запарке неосознанно, а вторую, эту как оправдать? Вот так первые месяца два днем не тянет, а каждую ночь отрываюсь, курю и горюю. Объяснение нашел одно. Видать человек иногда лукавит с собой, а сознание внутреннее это понимает. А вот когда человек твердо для себя, не оставляя в душе лазеек на отход, решает, тогда наяву, когда сознание по контролем, - нет, значит нет. А вот ночью, когда мозг выходит из под контроля ударяешься во все тяжкие. Так с тех пор, а прошло уже 35 лет, ни одной сигареты и не выкурил. А сейчас как хорошо, ни дети, ни зять не курим. Ни утренних кашлей, ни вони в доме, красота. Уверен, что курение какая-то совершенно бессмысленная и как-то по рабски унизительная привычка.
И вот мы в ожидании ребеночка. Хорошо бы девочка. Девочки ласковые, домашние. И вот наконец 7 февраля 1981 года появляется на Божий свет наша общая любимица Аленушка. Рождается в Ивделе. При регистрации в поссовете Полуночного нам высказывают, что мы неверно называем имя, что нет якобы в официальных списках такого имени. Как будто есть Октябрина и ли еще в таком роде. Но мы настаиваем и они вписывают в свидетельстве имя Алёна. Удивительно, но и в церковных списках, как потом выяснилось, нет такого имени. Крестили потом под именем Елена. Странно, во многих русских сказках ласковое имя Аленушка встречается, и вот нате вам. Беспокойная была, шустрая. Как дожили до лета, развесил я гамак на веранде и она там на свежем воздухе и спала. Но внимания к себе требовала и весьма настойчиво. Под конец лета не помню уж причину, мои Валя с Наташей ездили на 3 дня в Нязе-Петровск, оставляя Аленку на мое попечение. Были жутко удивлены, когда приехали обратно и увидели, что я на территории базы партии командирствую, а Аленка рядом преспокойно смотрит на мир из коляски, не нуждаясь в моем внимании.
Соседствовали мы с Барковыми дружно, частенько весело было. Например, их телевизор был как раз за общей стенкой, и они любили включать его на полную катушку. Учитывая слабую звукоизоляцию, нас это порой напрягало. Благо, антенна у нас была одна, так я для спасения на своем штэкере шоркал по контактам, вследствие чего у них в телевизоре создавался сильный треск. Они, послушав, и, не понимая в чем дело, смирялись и убавляли громкость. Была и другая забава. Дело в том, что мы все вместе на территории базы высадили деревья, а козы, такая вредная скотина, проникали, хотя и забор был. А проникнув, принимались обдирать эти деревца. Тут и начинался спектакль. Кто первый не выдержит, я или Барков. И вот смеху было, вся наша семья смеялась, когда выскакивал Барков в татарских резиновых чунях на босу ногу и давай гонять этих коз.
Барков интересный мужик. Большой любитель демонстрировать свою значимость. У него были начальственные манеры директора крупного предприятия. Речь его насыщалась мудреными словечками, образными сравнениями, на почве чего иногда попадал впросак. К примеру сидим на совещании в его большом кабинете, вдоль длинного стола сидят начальники отрядов, механик, бригадир строителей, да мало ли кто еще. Командует механику, выставляя свои требования: Я люблю, чтобы у меня всё как… на ладан дышало! Или другой момент. Пришли к нам после института две девушки. И вот они, будучи энергичными и веселыми, стали выпускать стенгазету, в которой подшучивали над другими сотрудниками. Все без злобы, с добрым юмором. Откуда им было знать, что камералка, годы варясь в одном котле, будет болезненно реагировать на эти шуточки. Пошли ссоры. Барков мне и говорит, советуясь, надо бы девочек маленько урезонить. Я ему, подумав, говорю в ответ: тандем прямо скажем не очень. Барков, не зная слова, переварил(процесс был написан у него на лице), подумал и повторил, приняв на вооружение, нехороший тендем. Видимо ему почудилась связь с тенденцией. Это слово ему было известно и тоже нравилось. Ну, это так, мелочи и его, как руководителя они не характеризуют. Руководитель он был хороший, дай Бог побольше таких. Он, как хозяйственник, пользовался заслуженным уважением и в масштабах Ивдельской округи, и в нашей Каротажной экспедиции и даже в Управлении его отличали. Да и кто же без недостатков.

Но в этом же году я, понимая, что Наташе надо доучиваться в цивильных условиях большого города, чтобы не быть потом гадким утенком, решаю возвращаться в Свердловск. В то время назрела необходимость выполнения масштабных работ на территории центрального Урала. С этой целью возрождалась Центральная партия, захиревшая к тому времени по разным причинам. Ушел в профработу председателем профкома нач.партии Анатолий Васильевич Медведев. Ударился в исследовательскую работу по анализу и обобщению геофизических материалов региона Александр Николаевич Авдонин. Тот, который потом стал инициатором поисков и исследований царских останков и прославился на этой ниве. Возникла необходимость возродить Центральную партию. Мне и предложили стать главным инженером в этой партии. Предложение без особых размышлений было принято, сборы были недолгими. Подозреваю, что при самых хороших, можно сказать дружеских отношениях с Барковым, он втайне тяготился необходимостью делить со мной в той или иной степени власть. Характер у меня не очень покладистый и, сознавая мою к тому времени значимость в рамках экспедиции, он ощущал наше равенство и неохотно мирился с ним. Поэтому думаю, тогда он вздохнул с облегчением, считая, что нет худа без добра. Потом, спустя годы, он понял, я это знаю, что лучше уж мириться бы с некоторыми ущербами для собственной власти, но это было уже потом. А пока объятия, уверения в вечной дружбе и… облегченные вздохи. Я понимаю, и правда он устал от меня.
Меня поздравляют с новым назначением в коллективе, подписывают и торжественно вручают памятный, красиво оформленный лист, растроганно говорят, что благодарны за плодотворное сотрудничество и прочее, прочее. Знать бы тогда, что кое-кто из этих же подписантов, спустя четыре года напишут коллективное письмо, направленное затем руководству и в партком Управления в котором будут жаловаться на диктаторский стиль моего руководства. И все это, как потом мне объяснил один из вдохновителей письма, не буду называть фамилию, было сделано не в пику мне, а всего лишь для того, чтобы нейтрализовать меня и чтобы я не принял приглашение вернуться на год-два в эту партию, когда в этом возникла производственная нужда. Все знали, что я буду поддерживать Баркова, с которым они воевали в ту пору. Политика, только и всего-то, так сказать, всего лишь превентивные меры, как выразился этот «товарищ». Забавно было, встретив в экспедиции спустя год Наиля Кавиева, слушать о том, как изменились отношения в коллективе. Он с грустью говорил мне, что в минувшие времена они дружно воевали со мной, и все были едины, а потом жить стали, каждый за себя, в общем единства не стало. Как говорят - за что боролись, на то и напоролись.
Сейчас, по прошествии времени и, оглядываясь назад, в прошлое, думаю, что недружелюбные настроения людей, написавших письмо не были беспочвенными. Да, я порой жестко требовал от каждого выполнения своих обязанностей, так ведь еще большие требования я предъявлял к себе. И сейчас я не чувствую на себе вины за свои действия. Тут другое. Относясь непримиримо к нерадивым сотрудникам, я вольно или невольно показывал, а порой это выглядело демонстративно, свое пренебрежительное, уничижительное к ним отношение, и вот это было грешно. Нельзя подрывать уважение человека к самому себе. Груз этих причиненных мной обид лежит на душе у меня самого, не говоря уж о тех людях. Сейчас я это понимаю прекрасно, а тогда… Одна из любимых туристических песен звучала так:
Таятся в облаках неспелые дожди
И рано подводить еще итоги
У этих облаков метели впереди
Да и у нас дороги, да дороги
Вот и у меня в то время были дороги, дороги и я бежал по ним, торопя жизнь. А сейчас, когда приходит время подводить итоги, многое переоценивается. Невольно всплывают фантасмагорически нарисованные образы героев Маркеса, каждый из которых подошел к положенному далеко ли, близко ли его рубежу накопленных последствий своих поступков и уходивших в себя, в отшельничество. Такой путь стал традицией, уделом особенно для русского человека, самоедствующего сверх всякой меры. Во всех произведениях Достоевского звучит этот мотив. Особенно ярок он в величайшем произведении «Бесы». И Достоевскому же принадлежат слова: «неизвестно, что больше в русском человеке, подлости или святости». Вот так и живем по бардовской песне, надрывно возвышая голос, спетой: любить, так любить, гулять, так гулять, стрелять, так стрелять. Нет для нас серединки. В советское время этот душевный изъян постарались исправить, снивелировать до серых тонов, но уж лучше бы не старались. Как сказал советский хозяйственник, классик: хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Но время для этой тоскливой грусти и самоедства еще не пришло, оно впереди.

Приехали в Свердловск. Принимаю дела, знакомлюсь с начальником партии – Виктором Федоровичем, который до этого был главным инженером аэропартии. Мужик хороший, но какой-то вялый, не решительный, что, как потом оказалось, в конфликтах на почве неисполнительности перекладывало на меня часть властных функций, которые по рангу полагалось исполнять ему. И это во многом предопределило ход событий. А собрали, надо сказать, в партию людей перекати поле. Не скажу – плохие люди, просто оказавшиеся не при делах. Хотя была парочка – барахло людишки. Среди ИТР были люди значительные в разные времена, был даже бывший нач.экпедиции Дедышев, худой, близорукий, тихий, и стесняющийся нынешнего положения. Жена его работала в геофизотделе Управления. Были, работавшие ранее начальниками партии. Всех их сгубило пристрастие к Бахусу. Люди значительно старше меня, которых мне было искренне жаль. Они, видимо не без причины, привыкли ожидать от любого сослуживца намека на свою ущербность, настороженно ожидали этого и от меня. Однако быстро поняли, что я, требуя порой от них выполнения своих обязанностей, никогда не тыкал их прошлым. Жизнь меня многому научила. И мы стали относиться друг к другу с взаимным уважением.
Работаем на участке в районе ст. Полдневая. В пристанционном поселке арендовали дом под контору и я там пропадал неделями. За сезон мы много успели сделать и партия по показателям претендовала на хорошую прибыль, которая должна была сопровождаться и хорошей премией. Однако плановый отдел экспедиции, как то умело снивелировал показатели и они перестали давать почву для наших претензий в оценке результатов. Тогда возник первый конфликт с Виктором Федоровичем. Я в жестких выражениях потребовал от него, чтобы он разобрался с экономикой. Он что то промямлил наподобие его проф.неподготовленности в этом вопросе. Пришлось самому разбираться с плановиками. Там начальницей была умная и очень самостоятельная женщина Лихачева. Все таки мне удалось добиться своего и она согласилась с моими расчетами. Но будучи умной и не мелочной, злости не затаила, а напротив поддерживала меня после этого и мы стали добрыми коллегами. А тогда по результатам сезонных работ мы заслужили похвалу руководства экспедиции, отмечалось, что партия достаточно прочно сформировалась. Но чтобы достичь этих итогов было приложено много сил и нервов. К примеру трудно шли работы по электроразведке методом ВП. Работы выполнялись с помощью опытных образцов аппаратуры импульсного возбуждения поля аппаратурой ЭПП-801, которую разработали в институте Геофизики в лаборатории под руководством Александра Ивановича Человечкова. Аппаратура в целом хорошая, однако синхронизация приемника с генератором, которые временами отстояли на километр, хромала. Сигнал по радиоканалу часто терялся, а надеяться на синхронность кварцевых генераторов, когда требовалась синхронность до микросекунд, не приходилось. Съемки этой аппаратурой выполнялись до этого самостоятельным отрядом с настроем на опытные работы, без прицела на реальные поисковые на большой площади. Поэтому за производительностью не гнались, работа шла неторопливо. После того, как они вошли в состав партии, изменились радикально задачи и атмосфера резко изменилась. Им пришлось привыкать к новым порядкам. И приучать их было непросто. Вот я и ходил с ними на работу, постоянно подгоняя их. А насчет аппаратуры, так я поехал в УФАН и уговорил Человечкова поехать на участок и разбираться с ней на месте. Потом возникали уж совсем примитивные, но существенные трудности. Проблемы с бензином. Однажды я сам на Уазике съездил Нязе-Петровск, где Степаныч помог залить горючее в полиэтиленовый 100 литровый бак и мы таким образом не остановили работы. Я не чурался таких дел и брал на себя все, что было в моих силах. Правда, потом эпизод с поездкой за бензином был представлен так, что мне, якобы просто захотелось развлечься, побывав у тещи с тестем.
Спустя годы, как то случайно, отправляясь в Нязе-Петровск в Уфалейском поезде, встретились с бывшим начальником этого электроразведочного отряда Кожевниковым. Он ехал на дачу в Полевской. Мы по разным причинам недолюбливали друг друга. Вспоминая те сезоны, он откровенно сказал, что по человечески ладить со мной было трудно, зато работать было легко.
Но цепь событий неумолимо вела к какой то развязке. И она наступила. Помню, при поездках с нач.экспедиции Карымовым, который пришел на эту роль после Вадима Владимировича Бояринкова, мы в пути много, о чем говорили. В частности, переходя к обобщению сложившихся традиций в государстве, я желчно говорил ему, что дисциплина падает, обвиняя бездеятельность руководства и предрекал в сердцах, что эта «брежневщина», отольется народу горькими слезками. Переходил на отношения к нарушителям в экспедиции. В то время почвой для этих разговоров был нач.топоотряда Темняков, сплошь и рядом наплевательски относившийся к своим обязанностям. Входя в прерогативу действий руководства экспедиции, он выходил сухим из воды. Мне же предписывалось «воспитывать» его. Отвечая на это, Карымов меня призывал потерпеть, ожидая и в мелком и в крупном грядущих перемен. А ждали мы их каждый по своему. Одни просто плыли как те цветочки в проруби, другие просто терпели, принимая, как данность, что до меня, то я злился, да видать правду, бодливой корове Бог рогов не дает.

Дело в конце концов вылилось в инцидент. В очередной раз, я не скрою, с раздражением и неприязнью высказал претензии по работе Темнякову, когда сорвались работы с теодолитными ходами, в чем он был непосредственно виновен. Он в грубой форме отослал меня подальше. Я его предупредил, что кроме того, что я руководитель, я еще и просто мужик, на что он мне ответствовал, что у него первый разряд по боксу. Беда, что все это происходило в рабочем кабинете. Присутствовал инженер геофизик Коля Шилко. Потом еще слова. Уж не помню толком, как, но видя перед собой его наглую улыбающуюся рожу, я, не помня себя, схватил его и айда стучать головой об стенку. На его вопли прибежали женщины и я опомнился, отпустил его. Кабы на этом дело кончилось, но нет! Темняков пошел сначала в поликлинику, где зафиксировали «побои», затем в прокуратуру. Делу был дан ход и экспедиция, проявляя чуткость, искренне желая вернуть заблудшую овцу в здоровое лоно коллектива, взяла меня на поруки. Однако собрался в кабинете Карымова суд общественности из руководителей, партбюро, человек 15 одним словом. Перед заседанием гл.инженер Василий Александрович Уфимцев завел меня к себе в кабинет и наедине убедительно просил потерпеть, промолчать и не выступать.
Начался суд. Секретарь партрганизации Красов сурово осудил мои непозволительные действия. Будто ни он, ни руководство не видели моих докладных и не слыхивали о назревающих событиях. Это для них оказалось такой неожиданностью! Следом выступает зам.начальника экспедиции и, сделав драматическую паузу, во время которой присутствующие затаив дыхание ожидали, что же еще подсудимый выкинул. Добившись эффекта, он через силу, преодолев неловкость и извинившись перед слушателями, с трудом поведал, как подсудимый в его присутствии, сказал Виктору Федоровичу, присутствующему здесь дословно: «если ты не разберешься с неизвестно куда девшемся ЗИПе из комплекта новенького бензо-электроагрегата, полученного по разнарядке со склада управления, я тебя с говном съем». Опять драматическая пауза. Трудно переварить сказанное. Продолжает, что ему самому подсудимый без всякого стеснения заявил однажды, что каждый должен исполнять свои обязанности, видимо имел ввиду, что он, видите ли не выполняет свои. Промолчал благородно Виктор Федорович, начальник партии, в обязанности которого больше моего входило наводить порядок. Но ведь к этой ситуации он не причастен. И правда, не он же занимался рукоприкладством. Спасибо и на том, хоть камень не бросил. Коля Шилко ничего не видел и не слышал. А ведь были добрыми товарищами. Выступали еще многие, а когда я, не вытерпев сказал, что я думаю о порядках в экспедиции, наконец всем стало ясно, образ какого экстремиста им представился. Образ Темнякова же остался за рамками разборок. Со своей стороны я осознал, скольким людям я мешал жить, наступая на больные мозоли.
Дело кончено, занавес упал. Естественно расстроился. Похвалы я, конечно не заслужил, однако такого спектакля не ожидал. Что-то оборвалось в душе. Приезжаю домой, пишу одно заявление на оба неиспользованных отпуска, а другое на увольнение по окончании отпусков без выхода на работу. Валя работала в то время в этой же партии. С ней и шлю эти заявления. После работы привозит записку от Карымова и на словах сообщает, что руководство желает со мной обсудить некоторые вопросы, в связи с чем просят приехать в экспедицию. Думаю про себя, вам надо, так не грех самим бы и приехать ко мне с разговорами. Я все таки в опуске. Да ладно. Еду, приглашают в кабинет, сидят Карымов и Уфимцев, подзывают секретаршу Нину Ивановну, которая в этой роли с давних пор. Карымов просит ее принести нам чайку. Нина Ивановна в прострации. Не было еще в те времена барской манеры чаи гонять на работе. Однако принесла. Сидим, все мнутся, с чего начать. Ну, что же вы, говорят, горячитесь. Давайте обсудим положение дел. Говорю им, что не хотелось бы, чтобы мои решения напоминали торговлю. Решение твердое и необратимое. Выслушав терпеливо меня, продолжают, вроде как мы понимаем, что вас не устраивает начальник партии, так ведь этот вопрос легко утрясти. Назовите кандидатуру сотрудника и мы его назначим. А может быть, согласитесь взять на себя роль начальника? Снова подтверждаю свое решение. Сидим уже долго, они начинают терять терпение. И, наконец мне говорят: вы же понимаете, что незаменимых людей нет! Ох уж эта ненавистная мне советская истина. Такая же, как «коллектив всегда прав». Я то, наивный всю жизнь мечтал и старался быть незаменимым. Более того, считал, что все в организации, начиная с дворника или сторожа должны быть незаменимыми. Без какой либо склонности к спекуляциям на этой почве, а для уважения к себе. Этого мне хотелось, работая на заводе слесарем, того же хотелось, работая оператором на сейсмостанции в Ханты-Мансийске, да где угодно и кем угодно. Говорю им – вот с этого и надо было начинать. На том и расстались. Так закончился период работы в Каротажной экспедиции. В то время я наивно думал, что пути с ними у меня больше не пересекутся. Однако жизнь распорядилась иначе.

Начинаю поиски работы. Готов на любую, с условием, что мне дают гарантийное письмо о предоставлении отдельной квартиры взамен моих двух комнат в квартире на Солнечной и комнаты на Эльмаше. Комнату на Эльмаше получили благодаря случаю. Мамина знакомая нам предложила передать свою комнату под гарантийное письмо о получении квартиры через пару лет. Спасибо огромное, не забуду никогда, получить это письмо мне помог тот же Александр Емельянович Игнатов, который в то время был председателем профкома. Все же мир не без добрых людей. Побывал по объявлениям на разных предприятиях, начиная с завода ЖБИ и других. Работа, сами понимаете под эти обязательства, предлагается не престижная и тяжелая. В итоге останавливаюсь на варианте слесарем 3-го разряда в стале-чугунолитейный цех Турбомоторного завода. Еду в последний раз в экспедицию за трудовой книжкой. Начальница отдела кадров молодая женщина, выпускница нашего СГИ, с издевкой мне говорит, что уж получив квартиру, подскажите, чтобы мы с мужем решили свою проблему с жильем таким же путем. Бог тебе судья девушка, ну что за удовольствие укусить. Не понимаю.
Еду на завод, заключаю договор и 16 февраля 1982 года выхожу на работу в качестве слесаря 3 разряда. В молодости работал слесарем в ремонтно-механическом цехе. Здесь по сравнению ад кромешный. Грохот, тучи пыли от формовочного песка, проезжающие над головой опоки, отливки на подвесе мостовых кранов. Слесарей в группе механика человек 25. Часть посменно. Главный механик и два сменных. Опасался, что переходный барьер окажется для меня труден. Однако притерпелся быстро. И в очередной раз понял, как это верно, быть всегда самим собой, ни под кого не подстраиваться и не раздувать щеки. Повезло мне еще в одном. Одновременно со мной совершенно случайно пришел на эту же роль славный парень бывший буровик Валера Пилипцов. Как то так сложилось, что стали нас воспринимать маленькой бригадой и, как правило, мы вместе с ним и выполняли все работы. Со временем и Валя познакомилась с ним и его женой Риммой. Мы стали друзьями, хотя в возрасте у нас с ним разница была лет 15.
Поначалу руководство цеха не приняло меня всерьез. Ну, кто пойдет слесарить с должности главного инженера, разве, что запойный. Однако, прошел месяц, в запой я не ударился, да вдобавок показал умение и смекалку. Были в цехе две формовочных машины. Техника довольно простая, но капризная. Принцип работы заключалась в том, чтобы опоку, заполненную формовочной землей с моделью внутри, многократно встряхивали, ударяя о массивную станину. Управлял процессом пневмоклапан. Так одна из машин никак не набивала землю до необходимой твердости. Грешили и на клапан и на резиновые башмаки, на которые падала опока, на их идентичность. Все перепробовали. Был к этим машинам прикреплен даже отдельный слесарь, квалификации и опыту которого приходилось доверять. А машина не работала толком. А это ведь напрямую план отливок. Картера двигателей отливали. Цех постоянно план заваливал. Уж и специалисты из отдела гл.механика приходили, да все без толку. Однажды, нач.цеха и зам. по оборудованию Геннадий Григорьевич Хусточка, сидя в каптерке механиков, терзаются – что же делать. Договорились до того, чтобы заглубить фундамент еще на метр и забетонировать. Не выдерживаю, говорю, ведь школьная физика. Опока весит килограмм 300, а станина тонны 2. Да хоть помести ее в воздухе и долби по ней – эффект будет тот же. Массы то не сопоставимые. Раздраженно спрашивают (тоже умник нашелся), что предлагаешь. Я им говорю, снимем станину, отнивелируем по уровню массивную стальную подложку, прострогаем до горизонтальности и все. Не верят, однако деваться некуда. Сняли сделали нивелировку, оказалось, что не горизонтальность на двух метрах аж 3 сантиметра. Прострогали стальную подложку, поставили станину, провели испытания, набили форму – фантастика! Твердость намного выше требуемой.
После случая с формовочной машиной стали интересоваться, доволен ли я зарплатой, узаконили бригадирство в бригаде с Валерой, затем решили присвоить мне 6 разряд. Это было весьма сложно. Во первых в цехе не было оборудования с такой сложностью, во вторых положено пройти профобучение. Хусточка схитрил. Ты, говорит, принеси диплом о высшем образовании и мы провернем все без обучения. Принес. Присвоили. Жизнь продолжается. На нас с Валерой смотрят заметно иначе, нам позволяется то, что порой нельзя другим. Например противоречить. Другой был зам по производству Павел Иванович Егоров. Человек очень решительный из рабочих, за словом в карман никогда не полезет, по сути он – начальник цеха. Узнав его потом довольно близко, я его очень уважал. Но тогда, в начале, не имея причин сталкиваться напрямую по работе, знакомство с ним прошло не гладко. Мы с Валерой занимались в тот раз ремонтом тележки под отливки. У этой тележки одна ось с колесами под ЖД весила с тонну, не говоря о платформе. Вот мы и занимаемся. Павел Иванович, подойдя, с ходу распоряжается пойти туда-то и сделать то-то. Я ему спокойно говорю, что у нас есть непосредственное начальство, которому мы и подчиняемся. Для него непривычно. Сдержанно негодуя, уходит. Вот так и работаем, в какой то степени на привелегированных условиях.
Проходит еще месяца два. В той же каптерке нач.цеха и Хусточка зло обсуждают гл.механика, которого пока нет на месте. Вчера слесари принесли из цеха точного литья «синеглазку» - формовочную глину пропитанную спиртом. Её подкрашивали какой–то гадостью, чтобы выгнав спирт оттуда, люди опасались его пить. Так на сей раз они его перегнали, надрались во 2-ю смену вместе с механиком, да вдобавок еще и побили его. Я опять не выдержал, говорю, вы же сами создаете такие ситуации. Знаете, что механик любитель поддать, а вы – ноль внимания. Что же вы хотите? Они мне – какой ты умник, вот возьми, да и стань механиком. Я им говорю, что меня и своя работа вполне устраивает. Они мне с укоризной – вот видишь ты какой. Однако разговор на этом не закончился. Через пару дней подзывает Хусточка на цеховые антресоли в кабинет нач.цеха. Там сидит зам генерального директора по кадрам Зимогляд. Мы вам предлагаем перейти на работу гл.механиком, заменив теперешнего. Взамен мы вам ускорим выполнение обязательств по жилью. Я ему ответил, что я и так через два года должен ее получить, так, что смысла в переходе не вижу. Тут он мне объяснил тонкости получения жилья. Объяснил, что они вроде как не обманывают, однако заключая договора, ориентируются на плановый объем ввода жилья. А план выполняется процентов на двадцать. Вот оно как, думаю. Значит, соображаю, ждать придется лет 10-15. Ошарашен. А где же гарантия, спрашиваю, что и на сей раз обойдется без обмана? Зимогляд мне говорит на это – поспрашивайте на заводе, вам скажут, что если я обещаю, то свои обещания выполняю. Все. Уже понимаю, деваться некуда, соглашаюсь.

Началась привычная жизнь маленького начальника, одна из самых хлопотных ролей - роль «ваньки взводного». Думал раньше, ну, что за натура, идет пьяный рабочий, я злюсь, нервничаю. Стал слесарем. Идет другой пьяный слесарь – ну и иди своей дорогой, меня не колышет. Оказывается я вполне даже нормальный. Так теперь опять будет повторяться, как раньше. Начиная службу в этой новой роли, поставил условие, что я буду выгонять всех нерадивых и алкашей. Хорошо, хорошо, ущемлять не будем. Правда, когда я отказался от 6-7 слесарей, забеспокоились, не круто ли взял. Но вроде причин для беспокойства пока нет. Оборудование работает, претензий нет. Хожу, как раньше в рабочей одежде. Хусточка мне – тебе бы лучше в цивильной одежде ходить на работу. Спрашивю, вы что, об авторитете моем печетесь, так я о нем сам позабочусь. Молодец, Хусточка, сообща пробили новую систему премиальных оплат, в связи с чем выросла оплата в первую очередь работ в выходные при выполнении планового ремонта. И если раньше приходилось уговаривать выйти в выходной на работу, то теперь составлялся график, и если кто не попадал в него, а такие были, кого за провинности отстраняли, так звучали обиды. Однако для работы это действовало благотворно. Был также внедрен график остановки оборудования на планово- предупредительные ремонты. На этой почве возник однажды конфликт с нач.участка Николаем Герасимовичем Семеновым. Началось с того, что он самовольно включил, остановленные по графику таких ремонтов бегуны. Я его предупредил, что он в случае аварии понесет полную ответственность. Его это не остановило и в итоге, бегуны, как на грех вышли из строя. Я написал по этому поводу на гл.механика завода докладную и Семенова решили наказать премией. Сначала Хусточка хлопал в ладоши – прррравильно, так и надо приучать к порядку. Через пару дней подходит, слушай, Семенов осознал, может не дадим дальше ходу. Я ему – он еще лучше осознает, если почувствует нехватку в кармане. Семенов долго дулся. Такое же происходило несколько раз со слесарями, когда за провинность даже в начале месяца я мог сообщить работнику, что премии он будет лишен. И что мне в этих простых людях, а в цехе собирались далеко не ангелы, нравилось и роднило с ними, так это понимание и восприятие справедливости. Вот показательный пример. Делает заявку на ремонт вентилятора в отжиговой печи нач.литейного участка. Было это в первых числах месяца Ладно, принято, отправляю слесаря-вентиляционщика на ремонт. Проходит часа полтора-два, нач.участка подходит, там, говорит, около вентилятора и конь не валялся. И правда, нигде моего парня нет. Пошли с Валерой, сделали вентилятор. Приходит на другой день этот парень, меня стороной, стороной к сменному механику за заданием. На другой день также на глаза появиться избегает. На третий день подходит, давай, Володя, лишай меня премии и забудем случай с вентилятором. Другой случай тоже был интересен с точки зрения взаимоотношений. Был в группе сварщик, пожилой человек. Вечно у него во рту папироска. Посылаю я его заварить трубку воздуховода к формовочной машине. Как водится, надо перед тем, как выполнять работу, малость покочевряжиться. Говорит мне, я что, с ума спятил - под давлением варить. Беру щиток, иду на место, начинаю сварку. Подходит через некоторое время Иван Иванович, ему неловко, как то надо загладить инцидент. Говорит мне поощрительно, ну, Володя, тебе можно на газопроводе варить. В переводе – извини, нехорошо получилось. И мы друг друга прекрасно понимаем. Вот так и было заведено – сделал хорошее дело, я стараюсь отметить, сделал плохо, получи по полной и никаких долгов, никаких крючков.
Опять же, спустя время, я уже ушел с завода, тот же Семенов неожиданно для меня перешел на мое место, мы с ним встречались изредка по старой памяти, то за ягодами, то за грибами. Рассказывал, что коллектив сформировашийся при мне, держался крепко и заведенных обычаев Семенов стал тоже придерживаться. А ведь тогда говорил мне, ну как так можно, ты лишаешь в начале месяца человека премии, какой же стимул у него? А вот он, стимул – смотрим мы друг на друга, честно смотрим, и глаз не прячем.
Кончается 1983, а квартиры нет и нет. Приехал на завод Ельцин, зашел к нам в цех, поинтересовался, как с планом, ведь слышал, говорит, были у вас проблемы. Ему ответили – оздоровился коллектив, произошли замены в руководстве, оборудование исправно работает. Механик вот дельный, показывают в мою сторону, но у него проблемы с жильем. Ну, Ельцин говорит, думаю так, без всяких резонов – если он вас устраивает, так и дайте ему жилье. Ну и ходу дальше. Так, брякнул для красного словца и ладно. А обещанной квартиры нет и нет. Не ругаюсь, не плачусь, пишу заявление о переводе обратно в слесаря. Хусточка мне говорит, дай мне пару недель и, если я не решу эту задачу – плюнь мне в морду и поступай, как знаешь. Хусточка, человек, что надо. Простота его не наигранная, а от души. Мы с ним дружим по сей день. Ладно, говорю. И вот, иначе такое возможно разве что по Щучьему велению, дней через 10, забегает ко мне в каптерку, быстро переодевайся, идем в заводоуправление. Приходим к зам.генерального по хоз.вопросам. Освобождается, говорит одна квартира из переданных под отселение, но квартира на первом этаже, посмотрите, понравится, передадим вам. Какой там - если. Дураку понятно, откажись я сейчас, потом будут тянуть – мы вам ведь предлагали. На всех парах мы с Хусточкой несемся смотреть квартиру. Сдается, что Хусточка был рад чуть не больше меня, мне-то еще не верилось. Квартира пришлась по душе. Просторная, в хорошем не старом доме, девятиэтажке. Перед окнами – стадиончик, уличка тихая, совсем не так как на Солнечной подле железной дороги. Не хочется описывать сколько нервов было потрачено, чтобы получить согласие на передачу жилья у организаций - владельцев наших прежних комнат. Целая эпопея. И вот, мы в новой квартире. Перевозим мою бабусю из комнаты на Эльмаше, куда я больше года ездил через день-два с продуктами и с приборкой. Заснуть в первую ночь не можем, непривычная тишина. Просторно, красота. Нас жизнь не баловала и все-то мы выносили на своем горбу, поэтому радости конца не было. По сей день любим мы эту первую для нас отдельную квартиру.
Надо сказать, что в получении жилья серьезную роль сыграл Павел Иванович. Спасибо и низкий поклон ему. До последнего мы с ним поддерживали дружеские отношения. Умер он год назад. Настоящий человек был. В военные годы на таких, как он, все держалось. Царство ему небесное. Вот как тут не сказать, везло мне в жизни на встречи с хорошими людьми. Они оставили глубокий след в моей душе и никогда я их не забуду.
Под конец моего двухлетнего договора, признаюсь, стало страшновато работать. Производство очень опасное. Например ремонтирует слесарь формовочную машину. У нее руки с опокой держатся откинутыми под давлением воздуха. Перекрой кто подачу воздуха и прихлопнет тебя, как муху. Или другой сюжет. Категорически запрещено поднимать «мертвый» груз. Но литейщикам неохота отдалбливать остатки отливки, они цепляют этот груз. Не описать чувства, когда видишь, как махина мостовой кран порвав 20 мм. трос подпрыгивает на рельсах. Картина не для слабонервных. Страшновато.
В 1984 году 16 февраля, отработав честно из дня в день два года как и обязывался, я увольняюсь с завода. Ну, не мое это, геофизик я. Оформив документы, прихожу в цех, подзывает Хусточка, спрашивает, не против ли я, если после работы соберемся в столовой (была там комнатка для таких междусобойчиков) и проводим тебя с завода. Верите ли, слезы на глаза навернулись. Получил квартиру, пользовался уважением и не задержался. Отпустили, не упрекнув, добрые слова сказали на прощание. Из экспедиции, отработав в глуши без малого десять лет, проводили, намекнув, что пешка для замены найдется, а тут…

В 1983 году после короткой болезни умер Дмитрий Степанович. Поехал перед этим на Полуночное к брату, на покосе сильно обгорел на солнце, после этого быстро прогрессировал рак и все. Перед этим взамен дома они получили хорошую благоустроенную квартиру – живи да радуйся! Ан нет. Не получилось. Мы все долго горевали. Народу, пришедшего на похороны, было необычно много. Жаль деда, очень жаль. Мария Федоровна пожила одна в новой квартире до 1988 года, заболела и мы перевезли её к себе в Свердловск, где она и умерла после тяжелой болезни в 1989 году. И остались мы на белом свете одни-одинешеньки. Сейчас мы с Валей каждый год приезжаем в Нязе-Петровск, идем на кладбище, вспоминаем добрыми словами и Степаныча и Марию Федоровну. Светлые люди, труженики. Царство им небесное.

Теперь после ухода с завода, в поисках работы вышел на Пышминскую геологоразведочную экспедицию. Там еще раньше, когда я пытался решить проблему с жильем, один из главных специалистов геофизиков говорил о возможности получения жилья в Верхней Пышме при трудоустройстве в этой экспедиции. Поскольку Каротажка была слишком жива в памяти, решил пойти в Пышминскую. Приняли в родную для меня среду – полевую партию. Нач.партии и гл.инженер в ней ребята моложе меня. Начало было привычным. Я старший геофизик. Пишу отчет по работам на медные руды на Дегтярском участке. Профессиональный уровень у них в анализе и представлении работ был значительно ниже, мне привычного. И дело тут не в том, что ума или профессионализма у них меньше, а в том, что, варясь в собственном соку в рамках небольшой организации, явно ощущался недостаток опыта и отсутствие сформировавшихся традиций. К примеру им было в диковинку вводить в гравиметровые аномалии поправки за рыхлые отложения, что существенно снижало вес и вероятностную оценку прогнозов. Ну и другие вещи в этом роде. Написал отчет.
Настал полевой сезон. Партия выполняла электроразведочные работы методом ВП в варианте срединного градиента. Способ хорош, когда с одного заземления выполняются измерения по нескольким смежным профилям. Смотрю, измеряют только по центральному профилю. И почему же? Оказывается главная причина – оплата работ, с удорожанием за счет переноса заземления. Это так просто и так откровенно и всем известно! Я с этим смириться не мог и настоял на оптимальном способе измерений. Опять недовольные. Ну, что за планида такая? Я понял, что для того, чтобы изменить традиции, придется попортить очень много нервов себе и другим. Постепенно закрадываются мыслишки – а это кому-то надо? Нет, хватит с меня революций. Все, нанюхался. Решил уходить. Звоню в экспедицию Уфимцеву. Напишем, говорит, просьбу о переводе, все сделаем. На другой буквально день получаю бумагу, сообщаю о решении в партии. Тут возникла несколько неожиданная для меня ситуация. Гл.инженер Александр Иванович, отозвав меня прогуляться, предложил, давайте поменяемся местами. В искренности его предложения у меня нет никаких сомнений. С самыми теплыми чувствами благодарности отказываюсь. Зато руководство экспедиции отреагировало не так благородно. Было сказано, с явным ехидством, мол у нас самих ценных специалистов не хватает, поэтому отпустить меня переводом они, ну никак не могут. Да Бог с вами. Просто мелкие люди.

Прихожу в Каротажку. Предлагают варианты, выбираю должность ст.геофизика в Опытно-Методической партии новой техники. Людей в ней я знал и они мне нравились. Начальник партии Максут Назипович Насыбуллин, на редкость тактичный, прекрасный человек, с которым по сей день поддерживаем дружеские отношения, гл.инженер Степанов, талантливый изобретатель, который своими руками создал гироскопический инклинометр, уникальный прибор, нач.участка Георгий Владимирович Лизель, призводственник, каких поискать. В партии создавались новые приборы, выполняли ремонт приборов и проводились метрологические поверки. Для меня это новое направление было интересным. Несколько наособицу в партии был Станислав Алексеевич Жданов, человек сложной судьбы, умница, прекрасный специалист, побывавший в разных ролях от нач.партии, гл.инженера до просто геофизика. Также была в жизни полоса увлечения спиртным. Очень тактичный, но и очень ранимый человек. Однако не прошло года, как меня настойчиво стал уговаривать тот же Барков хотя бы на год-два вернуться в Серовскую партию, в которой за последнее время качество работ значительно снизилось. Ушли из партии несколько специалистов, Саша Еремеев, которого я рекомендовал, уходя, на свое место, Борис ушел до этого и еще пара дельных ребят. Упала исполнительская дисциплина. Надлежащего контроля не было. Руководство экспедиции просьбу Баркова поддержало. И я, не подозревая о подвохах, согласился. Валя не возражала, видя, что я грущу о полевой геофизике и районе, служению которому отдал много сил. Наташа поступила в Университет, сама Валя работала нач.отдела кадров в Институте повышения квалификации и работа ей нравилась.
Вот так я налегке и поехал снова в Полуночное. Лишь приехав туда, я узнал о «коллективном» письме, обращенном к руководству экспедиции и управления с просьбой не назначать меня гл.инженером в эту партию, ссылаясь на то, что диктаторский стиль моего руководства им хорошо известен, что якобы, с моим уходом «люди распрямили спины» и пр. В это время они сражались с Барковым и поддержка его с моей стороны им была совсем некстати. Барков мне отдал черновик письма, которое они носили к нему для ознакомления. Тот «товарищ», идейный вдохновитель потом в разговоре со мной осудил Баркова за то, что он дал мне этот черновик. По его словам Барков поступил непорядочно, не нужно было посвящать меня в эти дрязги. Вот вам критерии порядочности. Этот замышлял элементарную политическую интригу и это обычная деловая практика, а тот осветил закоулки, что явно недопустимо, как сплетня. В итоге я оказался в дурацком положении. Да деваться уже было некуда. Не понимаю только, разве честно и справедливо со стороны руководства умалчивать об этом и не поставить меня в известность.
Первые же мои оценки состояния работ подтвердили самые худшие опасения. При ненадлежащем контроле, браку было много. Приехавший на плановую проверку качества работ ст.геофизик экспедиции Медведев, эти мои выводы полностью подтвердил, зафиксировав это в акте проверки. Коллектив, куда я на этот раз попал, мне был не знаком. Людей, которых я знал, ценил и уважал, как будто подменили. Трудно стало работать, как в изоляции. Но жизнь шла своим чередом, поездки в поле, отчеты. Живу в той же половине дома, через стенку от Баркова. Нельзя сказать, что я тяготился одиночеством, точнее сказать, терпел. С глубокой грустью и тяжелым сердцем наблюдаю за травлей Баркова. Методы самые разнообразные от жалоб в разные инстанции, особенно партийные, откуда приезжают внимательно разбираться, до мелких укусов. Не гнушаются ничем. Этих людей я совсем не знал, да признаться, и узнавать не хотел. Приезжал секретарь парторганизации Ставрати, тот, который на «привалах» рассказывал, как он за рубежом, находясь в составе группы геологов-геофизиков, следил за моральным духом коллег, будучи в такой же партроли, проще «сексотом». Рассказывал весело, нимало не смущаясь при этом. Этот Ставрати был в геофизической организации гл.геологом. Роль по совместительству, так сказать, как абсолютно никому в этой структуре не нужная. Так, приехав в очередной раз на разборку и, собрав в барковском кабинете руководство, пенял по случаю и мне, видите ли люди жалуются, что я порой забываю здороваться. Под впечатлением тягостной атмосферы заседания, этого дурацкого спектакля, я в сердцах сказал, что с некоторыми из этих «людей» я бы и в тулете на горшок рядышком бы не сел. Ставрати мне, состроив суровое лицо, сказал, что могут и с должности снять за подобное. Тут я вообще рассвирепел. Говорю: кого, меня снимут? Вы, что-ли будете тут работать? Да я тот камень, на котором вам подобные сидят и языки чешут. Разозлился здорово. Ставрати я возненавидел. Трепло, прыщ на ровном месте. Вот такой был настрой– дружить, главное– дружить!
Давненько я заметил за собой, что наиболее собранным и жизнеспособным становился, когда попадал в трудные жизненные ситуации. И теперь заполнил жизнь напряженной работой, занялся спортом. Зимой по вечерам бегал на лыжах, по утрам пробежки 2 километра. Собрал на этой почве единомышленников – Наиля Кавиева, Лешу Зеленковского, Юру Ускова. Это был клуб любителей бега, наш маленький дружный коллектив. Мне к тому времени попала на глаза хорошая книжка Мильнера «Выбираю бег». Автор сам был заядлым бегуном, начав бег от инфаркта. Много советов хороших почерпнул. По выходным бегали 15, а то и 20 километров. Бегали увлеченно, то в сторону Ивделя, то к 1-му Северному, так незабываемо хорошо было! Накопив со временем сил и опыта, я, впервые для себя, с Наилем на пару, пробежал марафонскую дистанцию. Трудно было, учитывая сильно пересеченную местность с горками и глубокими оврагами. У меня тогда возникло такое чувство, что выбежав утром в субботу, я прибежал в понедельник днем, такой нескончаемо длинный оказался путь. А ведь бежал то всего три часа двадцать минут. Никогда не забуду эти ощущения. Были травмы, то мышцу потяну, то, упав однажды на щебенке, сильно поранил руку у локтя и рука долго не заживала.
Про наш клуб бега узнали в спортивных кругах Ивделя. У них в то время была спортивная школа с уклоном на биатлон. Руководил ею интересный товарищ, Баскаков, по возрасту мне ровня, хороший спортсмен, лыжник. И они, глядя на нас, решили провести марафон. Правда расстояние от старта у здания клуба в Полуночном до кедрового парка в Ивделе было всего 25 километров, то есть дистанция не совсем марафонская, но символ вполне подходящий. С учетом того, что на волне энтузиазма выразили желание участвовать и новички и учащиеся спортшколы, с середины дистанции стартовала группа новичков. Ивдельчан привезли к старту на автобусе. Выбежали поутру. По пути следования участников сопровождало ГАИ. Словом, все торжественно на высоком политическом уровне. Как же, заметная галочка для райкома партии. Почти сразу разделились на три основные группы. В головной лыжники, кандидаты и мастера спорта по лыжам, молодые ребята. С ними бежал наш никому не известный Усков, которого, как конкурента, в расчет не брали. Напрасно. Юра в Удмуртии бегал, а там бег, как для Бразилии – футбол. Я бежал в средней группке человек в пять. Со мной рядом бежал и Баскаков. Начал бег с апломбом, да не учел, как и все лыжники, что для бега свои привычки. Это и ударные нагрузки, и другие группы мышц в работе и, наконец, другая беговая тактика. Добежав до середины, Баскаков с горечью говорит мне (бежали рядом), что придется сойти с дистанции. Я его поддерживаю, советую скорректировать манеру, держаться рядом а главное – убеждаю терпеть и надеяться, что откроется знакомое всем спортсменам второе дыхание. И, правда, после середины, ближе к Ивделю, он полегче побежал. Не передать, с какими чувствами он после финиша подбежал ко мне, обнял с такой благодарностью, будто я ему подарил миллион. И правда, для любого спортсмена сход с дистанции, отказ от борьбы, которую он ведет самое главное с самим собой, не всегда побеждая, это всегда душевная травма. А учитывая, что он был наставником спортсменов детей, то и вовсе дорога ему была эта победа. А для нашего Ускова это был триумф, когда, обойдя именитых лыжников, он первый финишировал. Мы им очень гордились.
Кроме клуба бегунов, мы с Барковым в шутку создали другой – общество трезвенников. Сочинили устав, порядок приема в общество новых членов, взносы и много всяких шуточных правил. Опять об этой нашей забаве прослышали в партийных кругах, которые подхватили начинание, и началась пропаганда течения в прессе. Посмотрели мы на это, посмотрели и, собрав общее собрание (человек пять), приняли решение о самороспуске общества. Неинтересно стало.
Жизнь продолжалась, атмосфера все больше сгущалась. Партию решив «укрупнить», и реорганизовать, слив с каротажной Северной, которая была по сути небольшим отрядом совершенно несопоставимым по масштабам с Серовской партией. Начальником всем во благо, назначался начальник Северной партии Палагин. Эта «реорганизация» сопровождалась мелкими и недостойными поступками. Например, принять технику, которая была на подотчете у Баркова, послали пацана, техника, который был просто радистом. Это выглядело так унизительно. Демонстративно давалось понять, ну, кто такой Барков, да как все, обыкновенное говно. Глядя на всю эту мерзость, я, не долго думая, решаю отказаться от должности гл.инженера этой новой партии. На уговоры руководства экспедиции, помня к тому же, что незаменимых людей нет, я не реагировал, оправдывая прозвище «карбонарий», еще сам тогда этого не зная. Еще по приезде мы представили проект работ на поиски слабо магнитных, но залегающих на небольшой глубине среди немагнитных известняков, бокситовых тел. Это был мой проект, который открывал возможности нетрадиционных поисков, анализ результатов которых я планировал выполнить, привлекая современный математический аппарат. Мне это было интересно, принимая еще во внимание, что я всегда увлекался математической стороной анализа геофизических результатов, начиная с азов программирования на примитивных ЭВМ. Но, вопреки моему желанию, писать отчет по этим, запроектированным и продуманным мной работам, поручили другому человеку. Это была последняя капля. Мне явно дали понять, как и Баркову, что всяких «умников» здесь не надо. Точки над «И» таким образом были проставлены.

Возвращаюсь в конце 1985 года уже без колебаний в Свердловск, обратно в партию новой техники, где моего возвращения ожидали и с радостью приняли обратно. Начинается довольно большая эпопея создания Уральской Меры магнитной индукции. В это время в Уральском филиале института Менделеева после ухода главного специалиста, Дмитрия Евдокимовича Конищева магнитометрический отдел развалился. Дмитрий Евдокимович, это можно сказать без всякой натяжки, выдающаяся личность. Позднее я с ним довольно близко познакомился. Так вот не помню уже каким образом, но в итоге мы приняли под свое начало его магнитную лабораторию в пос.Космаково на берегу озера Багаряк, того озера, с которого начинался путь наш с Женькой и Герой Ивановым в 1966 году к ст. Полевская. Лаборатория была уникальным сооужением. Построена была по проекту самого Конищева и при его непосредственным участии. Это было сооружение в виде шестиугольного сруба, поднятого над землей на два метра и без единого стального гвоздя или шурупа. Для использоваться меры зимой, тепло в помещение подавалось по цементной трубе под землей от электрического теплокалорифера. Мера магнитной индукции состояла из трех взаимно-перпендикулярных колец Гельмгольца со сторонами два метра. Управление кольцами осуществлялось с помощью пульта, откуда подавался ток в рабочие обмотки, обмотки для компенсации нормальных составляющих земного поля и магнитных обмотки для компенсации вариаций магнитных полей земли. Непрерывное измерение и учет этих вариаций осуществлялся тремя ядерными гелиеевыми магнитометрами, отстоящими от лаборатории на расстоянии 50 метров. Весь аппаратурный комплекс, включая магнитометры и пульт управления были разработаны самим Конищевым. После передачи меры нам, мне пришлось разбирался с документацией и приведением установки в рабочее состояние. Я, ощутив масштабы проделанной работы, могу без преувеличения сказать, что личность Конищева могла бы встать в один ряд с Зубром, описанным в романе Даниила Гранина. В процессе работы, это пожалуй года полтора, когда дневал и ночевал на установке, Дмитрий Евдокимович не отказывал в консультациях, за что я был ему благодарен. Наконец установка заработала и точность учета магнитных вариаций, то есть стабильность поля внутри меры составляла порядка одной нанотесла. Мы начали выполнять поверки протонных магнитометров на этой установке. Задача ввода в эксплуатацию меры магнитной индукции была выполнена. Это было масштабное достижение. В то время, не считая закрытой военной (по моему в Омске), в стране было еще две – одна в Алма-Ате, а другая в Ленинграде на базе института Менделеева.
В 1987 году после сертификации нашей меры к нам экспедицию приехали три сотрудника из института Менделеева, разработчиков меры индукции. Их руководителем был Тамази Иосифович Чхиквадзе. Кандидат наук, ведущий специалист в этой области, умница, прекрасный человек. Он предложил с целью повышения точности нашей меры, и соответственно, ее значимости в масштабах страны, на приемлемой коммерческой основе выполнить совместно модернизацию нашей меры. Мы согласились и в скором времени приступили к этим работам. Работы по модернизации были выполнены за 10 дней, в течение которых мы жили прямо в помещении установки. Тамази мне очень понравился добрым юмором и изысканной тактичностью. Забавно, мне ни разу не удалось пройти в открытую им дверь вперед его – «только после Вас». Встречаясь потом с ним в Ленинграде, всегда встречал редкую доброжелательность неизменную любезность. Редкий человек. Всегда с теплотой его вспоминаю.
В итоге Уральскую мера, имя которой уже вскоре было известно магнитометристам Сибири и Дальнего Востока, была сертифицирована, как высокоточная, на которой выполнялись поверки самого широкого круга приборов, измеряющих магнитные поля. В экспедицию стали привозить много приборов с этих Российских краев, поверку которых мы и выполняли.

После завершения этих работ, я увлекся программированием в среде управления базами данных. Начало было положено с учебы на курсах по программированию в институте математики УФАНа. Мы посещали их с Сашей Прутьяном, с которым знакомы были давно, еще по Полуночному, работая в разных партиях. Дальше мы с ним же создавали программы на низком уровне для расчета заработной планы с помощью, смешно сейчас даже называть ЭВМом «Неву 210». Но сделали. Потом эта программа еще несколько лет использовалась в экспедиции. Потом наконец пошли компьютеры близкие к нынешним на процессорах Intel 286, потом пошла сери 386-х и дальше, дальше. Здорово интересно было. И вот ближе к 90-м я через Лизеля, который одно время работал в Чермете, я познакомился с Георгием Егоровичем Шниткиным. Это был случай, когда через него мы хотели купить эту «Неву 210». Комплекс находился в Куйбышеве и каких только приключений не испытали, когда зимой вдвоем с водителем на Уаз 452, в холодной консервной банке отправились туда. А после, познакомившись таким образом, Шниткин, который возглавлял фирму «Компек», узнал о моем увлечении и предложил на метзаводе в Чусовом поддерживать и модернизировать программы по расчету заработной платы. Он заключил с экспедицией договор на выполнение этих работ и таким образом я оказался нем исполнителем.
В это время Аленка училась в музыкальной школе, Наташа в Университете, мы с Валей на работе. Аленка без присмотра. Однажды преподаватель в музыкалке посетовала, что девочка чуть ли не брошенная и занимается плоховато. Я понял, что надо находить какой то выход. Вот тут помогло то, что я занимаюсь программированием и могу это делать в любое время. Я обратился к Максуту Назиповичу, с предложением перейти на работы в ночную смену. Он с пониманием откликнулся и я стал работать по ночам, находясь днем дома.
Подошли тем временем лихие 90-е. Путч, всеобщая растерянность. Помню ярко момент, когда собрали коллектив экспедиции в актовом зале на общее собрание. Вопрос – как реагировать на вопиющие события. Народ мнется. Так как же, товарищи, относиться к ГКЧП? Не выдерживаю: как, как – как можно воспринимать всерьез этих, с трясущимися руками? Это была эпопея. Интеллигенция, у многих главный атрибут – губки бантиком и скромность (не умные, но скромные, не красивые, но скромные, а просто – скромные). Да что какой-нибудь Ставрати скажет, так и будет, что спрашивать то.

Миновали и эти суматошные дни. Назревали перемены. Везде. К этому времени я, разобравшись с программами, созданными до меня и которые поддерживала фирма в то время на Чусовском и Серовском метзаводах, оцениваю их как устаревшие. К тому времени я, поддерживая существующие программы, полностью, изменив изначально концепцию, создал свой программный комплекс, перейти на который и предложил Шниткину. Шниткин долго колебался и все же решился и мы перешли на эти вновь созданные программы. В один прекрасный день Шниткин обратился ко мне, приглашая меня подумать. Сложилось так, что на мне уже много было завязано по работе. Мы уже кроме Чусовского метзавода, заключили договор на обслуживание с Серовским метзаводом и Серовским мясокомбинатом и он, как руководитель, все больше ощущал зависимость от меня. Вот он и предложил перейти к нему в фирму руководителем группы программистов на постоянную работу. К тому времени уже повеяло ветерком плохих перемен в геологии. Я подумал, подумал… и согласился. Так я окончательно сменил профессию. С этого началась у меня другая жизнь.

Что-то, связанное с геологией до сих пор ностальгически бередит душу, тем более, что грустные страницы уходят в дальние уголки памяти, тускнеют, становятся менее болезненными, что-то наоборот всплывает с чувством благодарности судьбе за яркую жизнь. Сейчас перезваниваемся с друзьями по тем временам, делимся воспоминаниями. Спасибо всем им за дружбу, за добрые воспоминания.



Июль 2014 года.  vnshatrov@e1.ru